Предлагаемая вниманию читателей книга посвящена публикации (в русском переводе) и анализу сведений о Грузни, содержащихся в персидском источнике «Ихйа' ал-мулук» («Воскрешение царей»). Издание этих сведений призвано способствовать расширению источниковой базы для разработки вопросов истории Грузии и ее взаимоотношений с Ираном в начале XVII в.
«Ихйа ал-мулук» — один из значительных памятников персидской историографии эпохи Сефевидов. Сочинение представляет собой историю области Систан (Систан — область с древнейшей культурой и богатой историей, расположенная в бассейне оз. Хамун и низовьях р. Хильменд. Свое название получила от ираноязычного племени саков, поселившегося на территории древней Дрангиапы в конце II в. до н. э. (отсюда Сакастан, т. е. «страна саков», > Систан; у арабских авторов — Сиджистан). В эпоху средневековья особorо расцвета Систан достиг при первых Саффаридах (вторая половина IX-X вв.), сделавших эту область на непродолжительное время центром обширного государственного образования, простиравшегося от Кабула на востоке до границ Ирака на западе. Значение области определяла благоприятные природные условия (среди окружающих пустынь Систан являлся оазисом с обилием пресной воды и плодородными почвами) и важное географическое положение (через Систан проходили дороги, связывающие западные и центральные провинции Ирана, Хорасан и Среднюю Азию с Индией). В исследуемый период Систан входил в состав государства Сефевидов (был завоеван шахом Исма'илом I в 914/1508-09 г.) и управлялся местиой княжеской династией (о нем см. ниже) под сюзеренитетом сефевидских шахов... Соглашением 1872 г. территория исторического Систана разделена между Ираном (область на юго-востоке Ирана с центром в Забуле; ныне вместе с Белуджистаном составляет отдельный остан) и Афганистаном (нынешняя Чахансурская провинция с центром в Зарандже) с древнейших времен до 20-х гг. XVII в. и известно лишь в единственной [4] (недатированной) рукописи, хранящейся в Британском Музее в Лондоне (Or. 2779) (Рукопись описана в 1895 г. Ч. Рье [331, с. 66, № 97; см. также: 349, с. 364-365, № 485; 228, II, с. 1079-1081, № 944; 380, с. 4218; 358, предисловие М. Сутуде]).
Автор сочинения, Малик Шах-Хусайн б. Малик Гийас ад-Дин Мухаммад б. Шах-Махмуд Систани (далее —Малик Шах-Хусайн Систани) родился 14 ша'бана 978/11 января 1571 г. в знатной систанской семье. Его отец, Малик Гийас ад-Дин Мухаммад, принадлежал к княжескому роду систанских маликов. Как явствует из источников, систанские малики считали себя прямыми потомками Саффаридов, ведя «цепь преемственности» от 'Амра б. Лайса (879-901). Генеалогия основателя династии Саффаридов Йа'куба б. Лайса (867-879), старшего брата 'Амра б. Лайса (О ранних Саффаридах помимо литературы, указанной в спрапочннке К. Э. Босворта «Мусульманские династии» [45, с. 151], см.: 346, с. 69-81: 348, с. 535-555; 278, с. 107-135; 344), местной традицией возводилась, как известно, к сасанидским царям, а через них к еще более глубокой древности [365, с. 200-202; 234, с. 203-204; 362, с. 95; 358, с. 20, 21, 55-56, 61, 65, 116; 280, с. 493; 277, VII, с. 59-60; 281, с. 238; 319, с. 45; 348, с. 543; 344, с. 134 и др.]. На основе этой традиции малики Систана связывали себя не только с Саффаридами, но «с помощью» последних с Сасанидами (На «сасанидское происхождение», как известно, претендовали многие средневековые восточные династии, для них сочинялись соответствующие «генеалогии». Такого рода «генеалогии» были придуманы, например, дтя Саффаридов, Саманидов, Бувейхидов, Зийаридов, Ширваншахов и др. Характерно, что даже родословную местных правителей Бидлиса их генеалоги возводили к сасаниду Хусраву Ануширвану [261, с. 23, 405]) и даже с легендарными Кайанидами [280, с. 491, 493; 309, с. 561; 370, с. 36; 352, с. 113, примеч. 2; 245, с. 143] (В этой связи небезынтересно отметить, что один из старших братьев автора «Ихйа ал-мулук», Малик Мухаммад (ум., в 998/1589-90 г.), писал стихи под тахаллусом «Кайани» [358, с. 165, 274, 544]). Это обстоятельство нашло отражение и в тексте «Ихйа ал-мулук», автор которого считает себя и свой род потомками Саффаридов (В связи с систанскими маликами уместно привести слова В. В. Бартольда, который в 1903 г. писал: «Могущество вышедшей из Седжестана династии Саффаридов было непродолжительно, но оставило по себе глубокий след в памяти населения; все последующие владетели, вплоть до новейшего времени, называли себя потомками Я'куба, Амра или их братьев и пользовались их именами, чтобы привлечь на свою сторону население. Под властью таких династий область, за исключением кратковременных перерывов, оставалась во все продолжение средних веков и вплоть до сего времени; династия Саффаридов в лице своих действительных или мнимых представителей пережила как монгольское завоевание, так и эпоху Тимура... С XVI в. местные правители были вассалами Сефевидов» [25. VII, с. 89]. Отметим также, что в капитальном своде Э. Цамбаура указаны четыре династии Саффаридов, между которыми проведена линия раздела по завоеваниям Систана Саманидами, Газнавидами и монголами [355, с. 139- 201]. Однако, по замечанию К. Э. Босворта, «это разделение произвольно, так как в течение всего периода у власти, хотя и с перерывами, находился один и тот же род Саффаридов» [45, с. 151]. В работах Э. Цамбаура и К. Э. Босворта наряду с другими материалами о Саффаридах учтены также некоторые свидетельства «Ихйа ал-мулук», в частности хронологические данные, относящиеся к Саффаридам послемонгольского времени (К. Э. Босворт справедливо считает «Ихйа ал-мулук» важнейшим источником по истории поздних Саффаридов, см. 276, с. 122, примеч. 1). Вместе с тем хронологию Саффаридов оба автора доводят лишь до конца XV в. Сведения «Ихйа ал-мулук» и других источников о систанских маликах XVI-XVIII вв., считавших себя наследниками — продолжателями рода Саффаридов, в их справочниках не отражены. Кстати, о высоком положении маликов Систана в XVII в. помимо собственно персидских источников свидетельствуют также данные европейских авторов. Так, например, по словам француза Жана Шардена (ум. в 1713 г.), оставившего ценнейшее описание своих путешествий (1664-1670 и 1671-1677 гг.) в Иран и другие восточные страны, правитель Систана носил титул валия. Данное сообщение французского автора в свое время привлекло внимание В. Ф. Минорского, который высказал предположение, что хотя в Сефевидском государстве в XVII — начале XVIII вв. было официально только четыре вали, т. е. наследственных правителя окраинных областей из местных династии (вали Арабистана, вали Луристана, вали Гурджистана и вали Курдистана), но вместе с тем, по-видимому, были и некоторые другие местные правители (в частности, верховный малик Систана из местной династии), являвшиеся чем-то вроде вали honoris causa [352, с. 113, примеч. 2; с. 163, примеч. 3; 333, с. 74-75, д. 81-82; данное обстоятельство отмечено и в новейшей советской сводной работе по истории Ирана, опубликованной в, В 1977 г.; автор соответствующего раздела этой книги И. П. Петрушевский, касаясь положения валиев, в частности замечает: «Их области были автономны, имели свои органы управления, своих вассалов и свои бюджеты. Шахское правительство мало вмешивалось в их внутренние дела. Их зависимость от шаха выражалась в том, что вместо дани они посылали к шахскому двору обязательные «подарки», а в случае войны поставляли феодальные ополчения. Наследственные владетели Систана пользовались теми же правами, хотя и не имели титула валия», см. 121, с. 189-190].
Как уже отмечалось, систанские малики в источниках фигурируют также и под именем Кайанидов. Интересные сведения о поздних систанских «Кайанидах» находим мы у ряда исследователей и путешественников XVIII-XIX вв., и в том числе у Н. Ханыкова. По словам последнего, ознакомившегося в 1858 г. с шахскими фирманами и другими источниками о наследственных маликах Систана, «Надир-шах сохранил за представителями семьи Кейанидов их старинную прерога-диву, с которой считались даже Дуррани в период установления вторичного господства афганцев над Восточной Персией. Согласно обычаю, старший в семье после смерти своего предшественника отправлялся к шахскому двору за получением жалованной грамоты, ему вручались также почетная одежда и отделанная золотом сбруя. Иногда к этим дарам присоединяли щит и саблю — предметы, всегда упоминаемые в фирмане. После Сефевидов в числе правителей-кейанидов Систана следует назвать Хусейн-хана..., передавшего полномочия своему сыну Сулейман-хану. Со смертью последнего, вопреки обычаю, бразды правления перешли к его второму сыну Бахрам-хану, а после него — к его старшему брату Насер-хану, сын которого Хан Джахан-хан, назначенный Фатх Али-шахом главой Систана, скончался в 1837 или 1838 году; это был последний губернатор-кейанид провинции» [245, с. 143; ср. 280, с. 494]) а по большому счету отпрысками «царей 'Аджама», [5] т. е. царей домусульманской Персии. При этом из своих далеких «предков» он особенно подчеркнуто упоминает имена знаменитых сасанидских царей — Хусрава Ануширвана (531-579) и Хусрава Парвиза (590-628) [358, с. 2, 20-22, 55, 116-117]. [6]
После смерти отца, последовавшей 9 зу-л-хиджжа 989/4 января 1582 г., Малик Шах-Хусайн Систани первые годы находился под надзором своих наставников и попечителей 'Абд ал-Му'мина Сулхи и его брата 'Абд ал-'Азиза. Далее в течение долгого времени он вместе со своими старшими братьями подвизался на придворной службе верховных правителей Систана, сначала Малика Наджм ад-Дина Махмуд-хана (был казнен 1 рамазана 998/4 июля 1590 г. по обвинению в антисефевидских действиях), а затем его сына и преемника, Малика Джалал ад-Дина Махмуд-хана (Кстати, родословную именно этого систанского правителя возводит наш автор в 16 колене (с указанием всей цепи) к Саффариду 'Амру б. Лайсу. При этом он замечает, что прадед Малика Джалал ад-Дина Махмуд-хана и его (автора) дед были родными братьями. Исходя из этого, он и свою собственную родословную по той же цепочке возводит к 'Амру б. Лайсу [358, с. 20]. Малик Джалал ад-Дин Махмуд-хан и его отец неоднократно упоминаются в широко известном сочинении Искандера Мунши, где при их характеристике употреблены определения «хаким-и Систан» и даже «вали-йи Систан», указывается также, что они из рода Саффаридов (аз нижад-и мулук-и Саффарийа) [367, I, с. 57, 479-481, 483, 487, 529, 576; 367, П, с. 1087; 375, с. 287]). [7]
В раби' I 1007/октябре 1598 г. он вместе с верховным правителем Систана и другими маликами явился на поклон к шаху 'Аббасу I (1587-1629), лрибывшему в Хорасан для изгнания оттуда узбеков, и принес ему присягу. В 1008/1599-1600 г. он находился при шахе в Герате, сопровождал его в походах на Абиверд, Нису, Мерв, а в 1010/1601-02 г. с отрядом систанских воинов участвовал в походе сефевидского властелина на Балх.
В 1017/1608-09 г. Малик Шах-Хусайн Систани совершил паломничество к мусульманским святыням в Хиджаз, откуда возвратился в Систам 10 джумада I 1018/11 августа 1609 г. Вскоре после этого, 10 раби' 1 1019/2 июня 1610 г., по причине имущественных споров и серьезных трений с вышеупомянутым Маликом Джалал ад-Дином Махмуд-ханом и другими родственниками, он вместе с семьей покинул Систан. Началась пора его скитаний. После кратковременных остановок в разных местах, он по приглашению дружелюбно к нему относившегося гератского правителя Хусайн-хана шамлу прибыл в Герат. Правитель Герата письменно известил шаха о злоключениях беглого систанского принца. Шах 'Аббас I прислал нашему автору драгоценный халат и предоставил ему право выбора: попытаться при посредничестве Хусайн-хана шамлу уладить спор с Маликом Джалал ад-Дином Махмуд-ханом и вернуться в Систан; если систанский принц все же решит остаться в Герате, то он должен выбрать и указать место, которое будет ему пожаловано в виде тиула; если эти варианты ему не по душе, то он может лично явиться в шахский дворец. Малик Шах-Хусайн Систани избрал третий путь. Заехав в Мешхед и оставив там семью, он 14 зу-л-хиджжа 1019/27 февраля 1611 г. выехал в столицу Сефевидской державы город Исфахан. В разгар новогоднего праздника навруз-и султани (наступление навруза приходится на 6 мухаррама 1020/21 марта 1611 г., см. 321, с. 59, 62) он уже находился в Исфахане и «был удостоен счастья припасть к ногам августейшего» [358, с. 415, 496]. [8]
В последующие годы мы видим его то в Исфахане, то в Казвине, Фарахабаде, Мешхеде, Герате, Фарахе и т. д., причем часто в свите самого шаха Аббаса I. Находясь при шахской особе, он не раз участвовал в его военных походах (в том числе походах в Восточную Грузию, о чем см. ниже), выполнял различные поручения шаха, выступал посредником в урегулировании конфликтов в Мекране и др. Обо всем этом подробно рассказывается в третьем разделе и в заключительной части «Ихйа ал-мулук». При этом наиболее поздние по времени события, изложенные в источнике, относятся к 1031/1621-22 г. В частности, из текста «Ихйа ал-мулук» мы узнаем, что в ша'бане 1031/июне — начале июля 1622 г. Малик Шах-Хусайн Систани принял активное участие в знаменитом походе шаха 'Аббаса I на Кандагар и взятии Кандагарской крепости [358, с. 442-445]. После завершения этого похода (Кандагарский поход шаха 'Аббаса I в «Ихйа ал-мулук» описан весьма подробно. О своем участии в этом походе автор рассказывает также в тазкира «Хайр ал-байан» (372, лл. 39а-40а]) он с разрешения шаха отправился в Фарах, чтобы уладить там свои дела и затем в Герате вновь присоединиться к шахской свите. Пробыв в Фарахе 15 дней, он со своими людьми выехал в Герат и имел там очередную встречу с шахом 'Аббасом I [358, с. 446-448].
О дальнейшей судьбе нашего автора сведений нет (За исключением того факта, что в 1035/1625-26 и 1036/1626-27 гг. он занимался редактированием и дополнением своего тазкира «Хайр ал-байан» [372, лл. 39а – 40а]). Мы не располагаем точной датой его смерти. Известно лишь, что в рамазане 1036/мае—июне 1627 г. он был еще жив.
Малик Шах-Хусайн Систани был воспитан в лучших традициях тогдашнего адаба. С помощью опытных наставников систанский принц с ранних лет усвоил азы военно-рыцарского искусства, постепенно овладел различными науками своего времени и наряду с мечом стал «пробовать перо» в сочинении прозы и стихов. Бесконечные поездки и путешествия, участие в войнах, встречи с выдающимися людьми той эпохи — политическими деятелями, учеными, поэтами и т. д. — способствовали формированию его незаурядной личности, которая достаточно ярко отражена в его же произведениях. Отметим, что кроме интересующего нас исторического труда «Ихйа ал-мулук» он оставил ряд поэтических и прозаических произведений, из которых наиболее значительны маснави «Михр у вафа» (По словам самого автора, это произведение было написано им в 1013/1604-05 г. в виде «ответа» (джаваб) на маснави шейха Абу-л-Файза (Файзи) «Нал у Даман» (1003/1594-95 г.). [358, с. 403, 473]) и «Хусрав у Ширин» (См. ниже, примеч. 37), поэма о паломничестве в Мекку и Медину (1017/1608-09 г.) «Тухфат ал-Харамайн» (В «Ихйа ал-мулук» наш автор несколько раз упоминает эту свою поэму и приводит из нее цитаты. Поэма цитируется также в его тазкира «Хайр ал-байан» [358, с. 411, 478, 483; 372, лл. 407а-409б]), и особенно—поэтическое тазкира «Хайр ал-'байан». Последнее, в отличие от вышеназванных поэм автора, известных лишь в виде небольших отрывков, дошло до нас в нескольких списках, хранящихся в Британском Музее и в частных библиотеках в Тегеране и Исфахане.
Работа над составлением «Хайр ал-байан» была начата нашим автором в 1017/1608-09 г. и завершена в 1019/ 1610-11 г. Позже, в раби I 1035/декабре 1625 г., текст «Хайр ал-байан» был заново отредактирован и несколько расширен, а в рамазане 1036/мае—июне 1627 г. автор внес в него новые дополнения [372, лл. 130а, 304а, 411а] («Хайр ал-байан» посвящено автором шаху 'Аббасу I и в своей вводной части содержит сведения о Мухаммаде, двенадцати имамах и Сефевидах до 1033/1623-24 г. Два основных раздела включают данные о персоязычных поэтах (от предшественников Рудаки и до современников автора). В тазкира цитируется и сам Малик Шах-Хусайн Систани под тахаллусом «Хади». В заключительной части приводятся стихи, приписываемые различным венценосцам и правителям Ирана, вельможным особам, известным мусульманским деятелям, а также отдельные шиитские предания, мудрые сентенции и т. п. [331, с. 73-78, №№ 108, 109; 350, с. 813-814, №. 1117; 228, II, с. 883, № 735; 358, с. 10, 166, 432, 434, 455, а также предисловие М. Cутуде, с. 46; 383, с. 813; 381, с. 605-609; 380, с. 4218]. По словам А. Гулчин-и Ма'ани, иранский ученый Фаруки собирался опубликовать текст «Хайр ал-байан» [381, с. 605]. Вышло ли это издание, нам не известно.
В процессе подготовки к публикации перевода сведений «Ихйа ал-мулук» о Грузии нам удалось ознакомиться с текстом одного из списков «Хайр ал-байан», хранящегося в Британском Музее (имеется в виду рукопись Or. 3397, переписанная в 1041/1631-32 г.; описание рукописи см. 331, с. 76-78, № 108). Как показывает изучение текста рукописи, в вводной части помимо указанных выше материалов особое место занимает описание военных событий времени шаха 'Аббаса I, в том числе содержится ряд интересных сведений о походах 'Аббаса I в Грузию. В настоящей книге, однако, мы вынуждены ограничиться лишь несколькими ссылками на текст лондонской рукописи «Хайр ал-байан» [372]. Содержащиеся в этом памятнике материалы о Грузии будут подробно рассмотрены нами в отдельной статье) Именно из последнего [10] факта нам известно, что в середине 1627 г. Малик Шах-Хусайн Систани,был еще жив.
Позднее Риза-Кули-хан Хидайат (ум. в 1288/1871 г.) в предисловии к своему знаменитому «Маджма' ал-фусаха» назовет «Хайр ал-байан» в числе использованных им авторитетных тазкира [382, с. 11; 331, с. 77-78; в его же «Нижад-нама», кстати, упоминается «Ихйа ал-мулук», см. 331, с. 66]. Самое же первое письменное свидетельство об этом произведении относится к периоду, когда поэма «Тухфат ал-Харамайн» была уже написана нашим автором, а тазкира «Хайр ал-байан» еще не было завершено. Именно в этот промежуток времени встретился с систанским принцем Таки ад-Дин Мухаммад Авхади Хусайни Исфахани (родился в 973/1565 г. в Исфахане, год смерти неизвестен; по некоторым данным, в 1039/1629-30 г. был еще жив и находился в Индии), который затем включил небольшую заметку об этой встрече и о Малике Шах-Хусайне Систани в текст своего тазкира «'Арафат ал-'ашикин ва 'арасат ал-'арифин» (составлено в Индии в 1022/1613-14 — 1024/ 1615 гг., см. 350, с. 809-811, № 1113). В своей заметке автор данного тазкира, в частности, отмечает, что систанский принц вернулся недавно из паломничества, написал об этой поездке поэму, а сейчас (т. е. в момент их встречи) занят работой над тазкира о поэтах. При этом Таки ад-Дин Мухаммад дает высокую оценку образованности и литературному таланту Малинка Шах-Хусайна Систани, называет его «гордостью благородных», причисляет к «сливкам эпохи», считает его «способным во всех делах», «поистине могучим мастером слова», «мастером во всех жанрах» и т. д. В конце заметки в качестве образца приводятся несколько бейтов нашего автора [381, с. 607-608].
Как известно, авторы средневековых тазкира обычно не скупились на подобного рода эпитеты и дифирамбы. И все же столь лестный отзыв современника и соратника по перу представляет для нас естественный интерес. Тем более, что оценка, данная им, относится к периоду, когда нашим автором еще не были созданы его важнейшие труды — тазкира «Хайр ал-байан» (работа эта тогда только писалась) и историческое [11] сочинение «Ихйа ал-мулук» (к созданию данного труда автор приступил несколько позже).
«Ихйа ал-мулук» («Воскрешение царей») — наиболее значительное произведение Малика Шах-Хусайна Систани, — как уже отмечалось в самом начале нашей книги, представляет собой историю Систана. Сочинение открывается небольшим авторским предисловием и далее состоит из введения (мукаддима), трех разделов или глав (фасл) и заключительной части (хатима).
Предисловие [358, с. 1-3] содержит традиционное для средневековой персидской историографии восхваление Аллаха, пророка Мухаммада и двенадцати имамов. Здесь же автор поясняет причину и цель написания «Ихйа ал-мулук», сообщает план и структуру книги.
Во введении [358, с. 4-22] приведены краткие сведения о систанских ученых, знатоках Корана и хадисов, известных поэтах Систана (старых и современных), «достоинствах» и «диковинках» этой области, родословной ее маликов и т. д.
В трех разделах текста [358, с. 23-54, 55-108, 109-448] изложена политическая и военная история Систана от мифического Гаршаспа и вплоть до даты окончания труда (о дате см. ниже). Материал в этих разделах расположен в основном в хронологическом порядке, хотя местами встречаются некоторые отступления и экскурсы исторического характера.
Введение и первые два раздела в целом компилятивны, написаны на базе различных письменных источников (часть которых до нас не дошла) и устных преданий. Важнейшими частями сочинения, представляющими наибольший интерес для исследователей, являются третий раздел [358, с. 109-448] и заключение [358, с. 449-524]. Свыше двух третей третьего раздела — самой объемистой части книги, характеризующей политическую ситуацию в Систане и сопредельных областях на протяжении более чем 200 лет, начиная с 806/1403-04 г. — отведены современным автору событиям. Заключение содержит подробную биографию автора, описание его путешествий и военных походов, в которых он участвовал (Как явствует из текста, до 1031/1621-22 г. включительно автор совершил шестнадцать поездок-путешествий (сафар). В хатима описаны только пятнадцать из них (каждое описание выделено отдельным заголовком, а в конце указана продолжительность путешествия и длина пройденного пути). Последнее (шестнадцатое) путешествие в хатима не описано, основные подробности его изложены автором в дополнении к третьему разделу [358, с. 438-448]). [12]
Малик Шах-Хусайн Систани, как можно предположить иг данных самого текста, начал писать свое сочинение не ранее 1025/1616 г. Вначале он предполагал довести его до событий 1027/1618 г. К 17 раджаба 1027/10 июля 1618 г. им уже были написаны почти две трети книги: введение, два первых раздела и часть третьего. Однако завершить книгу в том году ему не удалось, и он продолжал работать над ней в следующем году, находясь большей частью в Исфахане на службе у шаха 'Аббаса I. В означенном году он дополнил третий раздел, включив в него события также за текущий, 1028/1619, год, и написал часть заключения.
Указанная дата— 1028/1619 г. — до последнего времени в специальной литературе считалась датой окончания «Ихйа ал-мулук» [331, с. 66; 309, с. 561; 228, с. 1080; 380, с. 4217; 358, предисловие М. Сутуде, с. 22, 45; 321, с. 54 и др.]. Между тем анализ текста в полном объеме позволил авторам этих строк установить, что 1028/1619 г. является годом окончания лишь основного (но не конечного) варианта «Ихйа ал-мулук» и что книга в целом была завершена и дополнена три года спустя, в конце 1031/1622 г. В период между 1028 и 1031 гг. х. автор сделал ряд вставок в ранее написанный текст (Такие вставки есть, например, в третьем разделе, где автор события за 1027 г. х. дополнил известиями за 1028 и 1029 гг. х. [358, с. 313. 314, 332], а также в начальной части хатима [358, с. 452]), а также дописал (судя по всему, в два приема) конец рассказа о своем пятнадцатом путешествии (события за 1029/1620 и 1030/ 1621 гг.) в хатима [358, с. 521-524]. Самые последние дополнения к тексту были сделаны автором в конце 1031/1622 г.,. когда он дописал третий раздел книги, отразив в нем свое участие в походе шаха 'Аббаса I на Кандагар [358, с. 438-448].
Полный текст «Ихйа ал-мулук» впервые стал широко доступен специалистам сравнительно недавно. В 1966 г. в Тегеране вышло первое издание этого памятника (Материалы рукописи «Ихйа ал-мулук» частично и весьма фрагментарно были использованы задолго до тегеранского издания О. Кодрингтоном (с данными рукописи «Ихйа ал-мулук». О. Кодрингтона ознакомил А. Дж. Эллис), Г. Тейтом, Э. Цамбауром, М. Бахаром и др. [286, с. 547-553; 353, I, с. 28, 29, 47, 50, 60-61, 63; 353, III, с. 180; 355; 365; 333: см. также наше примеч. 17] В отечественной науке на «Ихйа ал-мулук» впервые внимание обратил В. В. Бартольд, которому, судя по сохранившимся в его архиве выпискам, лондонская рукопись данного сочинения была известна уже в 1899 г. [25, VII, предисловие В. А. Лившица, с. 15, примеч. 55]), хотя в дальнейшем эти выписки не нашли прямого отражения в его опубликованных работах, [13] осуществленяое профессором Тегеранского университета Манучихром Сутуде по фотокопии, изготовленной с уникальной рукописи Британского Музея (Фотокопия с текста лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук» была отправлена в Иран М. Казвини в октябре 1931 г. (ныне хранится в Китаб-хане-йи милли в Тегеране). В свое время ею пользовался М. Бахар при подготовке текста «Та'рих-и Систан» анонимного автора к изданию (текст этого памятника был опубликован в Тегеране в 1935 г., см. 365; об использовании фотокопии рукописи «Ихйа ал-мулук» см. там же, с. IV, V, VII, 483; в связи с «Та'рих-и Систан» «Ихйа ал-мулук» упоминается также в известной работе М. Бахара «Сабкшинаси йа та'рих-и татаввур-и наср-и фарси», см. 361, I, с. 164). Рукопись Британского Музея, как уже отмечалось, не датирована. По предположению М. Казвини, она является современной автору сочинения, возможно, даже автографом (об этом см. 358, предисловие М. Сутуде, с. 22). Последнее предположение, однако, довольно сомнительно ввиду множества ошибок и искажений в тексте рукописи). Издание снабжено вступительной статьей, примечаниями (в основном текстологическими) и разнообразными указателями [358].
Факт публикации в наборном виде столь ценного письменного памятника, до этого практически почти недоступного широкому кругу специалистов (а потому малоизвестного в науке), был встречен иранистами с понятным интересом, а само издание (т. е. работа, проведенная М. Сутуде) получило высокую оценку в научной прессе (См., например, отзыв известного иранского ученого М. Бастани-Паризи, опубликованный в двух номерах журнала «Рахнама-йи китаб» за 1967 г. [359, IX, № 5, с. 494-500; 359, IX, № 6, с. 611-616]). После этого «Ихйа ал-мулук» как богатый разнообразным фактическим материалом исторический источник начал все чаще и пристальнее обращать на себя внимание исследователей как в самом Иране, так и за его пределами, в том числе в Советском Союзе. Так, уже в 1967 г., т. е. спустя всего лишь год после появления тегеранского издания, в материалах III годичной научной сессии Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР были опубликованы тезисы доклада Л. П. Смирновой, посвященного вопросу о соотношении «Ихйа ал-мулук» и «Та'рих-и [14] Систан» [226, с. 29-31; текст доклада в полном виде был опубликован в 1968 г., см. 225, с. 150-158]. Позднее данные «Ихйа ал-мулук» нашли отражение в примечаниях и комментариях к русскому переводу «Та'рих-и Систан», вышедшему в свет в 1974 г. [234].
В начале 80-х гг. Г. Г. Берадзе и Л. П. Смирновой были опубликованы предварительные сообщения о материалах «Ихйа ал-мулук», касающихся Грузии, послужившие основой для настоящей книги [27, с. 20-21; 31, с. 19-21; 28, с. 62-76; 32, с. 119-129]. Кроме того, им же принадлежат специальные работы, посвященные вопросу о датировке «Ихйа ал-мулук» [30,: с. 21] и анализу одного уникального сообщения этого источника, относящегося к политическим событиям в Систане в конце XV в. [224, с. 96-99].
- * *
Будучи ценнейшей региональной хроникой, значение которой для изучения политической и социально-экономической истории, исторической географии, быта и культурной жизни собственно Систана трудно переоценить, «Ихйа ал-мулук» вместе с тем представляет и более широкий научный интерес. В этом сочинении, благодаря бесконечным поездкам и путешествиям его автора за пределы родного Систана и вообще Ирана, можно встретить ряд важных сведений о соседних с Ираном областях и странах, в том числе о Закавказье, и в частности Грузии.
Основная часть сведений «Ихйа ал-мулук» о Грузии, являющихся объектом данного исследования, касается ирано-грузинских политических отношений во втором десятилетии XVII в. В частности, третий раздел сочинения и особенно хатима (заключительная часть) содержат рассказ о событиях, связанных с двумя походами шаха Аббаса I в Грузию в 1613-1614 и 1616 гг. При этом важно отметить, что сам автор сочинения, систанский принц Малик Шах-Хусайн Систани, был не только современником, но также очевидцем, а часто и непосредственным участником описываемых событий (он сопровождал шаха в обоих этих походах), что придает его сведениям особую ценность. [15]
Разумеется, повествование персидского автора, находившегося в то время в рядах «воителей за веру» и мечом своим ревностно служившего шаху 'Аббасу I, о трагических для грузинского народа событиях тех лет носит в целом ярко выраженный тенденциозный характер. Но вместе с тем рассказ автора «Ихйа ал-мулук» насыщен достаточно богатым фактическим материалом, требующим внимательного изучения и. критического осмысления.
Наиболее подробно в источнике изложены события и факты, связанные с первым походом шаха 'Аббаса I в Грузию. Об этом походе Малик Шах-Хусайн Систани в нескольких словах упоминает уже в третьем разделе «Ихйа ал-мулук» [358, с. 417], по основные подробности он сообщает в заключительной части сочинения при описании своего 14-го путешествия [358, с. 501-504]. Что же касается сведений нашего автора о втором походе (1616 г.), то они, как увидим ниже, более кратки и скудны по сравнению с его «воспоминаниями» о нервом грузинском походе. Однако и в этом кратком рассказе имеется ряд заслуживающих внимания свидетельств [358, с. 418. 508-509].
О вышеупомянутых походах шаха 'Аббаса I, как известно, сообщается и в других письменных источниках (грузинских, персидских, турецких, армянских, русских, западноевропейских). Из персидских источников наиболее детально они описаны в широко известном сочинении придворного летописца шаха 'Аббаса I Искандара Мунши «Та'рих-и 'алам-ара-йи 'Аббаси» («Мироукрашающая 'Аббасова история») (Н. Д. Миклухо-Маклай приходит к вполне убедительному заключению о существовании двух редакций «Та'рих-и 'алам-ара-йи 'Аббаси»: в первой редакции это сочинение было закончено около 1025/1616 г., вторая же редакция завершена автором уже после кончины шаха Аббаса I (умер 24 джумада I 1038/19 января 1629 г.), возможно, в следующем году [228, II, с. 874-875]. Ценность сочинения Искандара Мунши — «крупнейшего из представителей сефевидской историографии» [197, с. 32] — как источника первоклассного для истории Ирана XVI-XVII вв., общеизвестна [198, с. 267; 228,, П, с. 873-881; 340, с. 215; 308, I, с. XXI-XXVIII и др.]. Важное значение имеет этот труд и для изучения истории Грузии означенного периода [215; 65, с. 32; 232, с. 70; 102; 221, с. 175-181 и др.]. «Для истории Грузии конца XVI в. и первой четверти XVII в., — пишет В. Н. Габашвили, — по обилию сведений сочинение Искандара Мунши является неповторимым источником» [65, с. 32]. Походы шаха 'Аббаса I в Грузию в этом сочинении описаны в мельчайших подробностях. При этом, естест венно, придворный летописец сефевидского шаха освещает события тенденциозно, с «кызылбашских» позиций. «Однако, — справедливо замечает А. А. Рахмани, — в отдельных местах он отдает должное патриотизму грузинского народа, его решительности в борьбе за свободу и независимость» [210, с. 119]). [16] Сведения «Ихйа ал-мулук» по своему содержанию и духу в целом близки к более обстоятельному повествованию Искандара Мунши (Находясь при дворе шаха 'Аббаса I, оба автора, разумеется, должны были знать друг друга. Автор «Ихйа ал-мулук» в одном месте сообщает, что он вместе с Искандаром Мунши направился из Фирузкуха в Кашан и, пробыв там несколько дней, 6 раджаба 1028/19 июня 1619 г. прибыл в Исфахан [358, с. 518-519]. В Тазкира «Хайр ал-байан» того же автора Искандару Мунши посвящена небольшая заметка, в которой упоминается его историческое сочинение и цитируются его стихотворения [372, лл. 378б-379б]. В свою очередь Искандар Мунши не раз упоминает Малика Шах-Хусайна Систани «из систанских царевичей (аз маликзадаган-и Систан)» [367, I, с. 480, 483, 484; 367, II, с. 674, 958]. Отметим также, что по словам Искандара Мунши, в известиях о современных ему событиях в Систане он опирался на рассказы самих систанцев — «заслуживающих доверия рави (рассказчиков, передатчиков) из людей той области» [367, I, с. 487]. Вполне вероятно, что среди систанских информаторов Искандара Мунши был и Малик Шах-Хусайн Систани). Вместе с тем наблюдаются известные расхождения. Отметим некоторые из них (Здесь мы приводим лишь несколько примеров. Другие примеры будут показаны ниже, в разделе «Примечания и комментарии»).
Так, согласно «Ихйа ал-мулук», перед вторжением в Кахети (имеется в виду первый поход) шах 'Аббас I предварительно направил с «увещеванием» к царю Теймуразу I, находившегося при шахском дворе картлийского царевича Баграт-мирзу, сына Дауд-хана [358, с. 502]. У Искандара Мунши, как известно, в качестве шахского посланца упоминается другое лицо — Закир-ака кушчи («сокольничий») [367, II, с. 869; 215, с. 83; 308, II, с. 1082-1083].
По данным нашего источника, после вторжения в Кисики и захвата ряда пунктов шах 'Аббас I вступил в Алаверди и здесь правителем Кахети назначил 'Иса-хана, двоюродного брата царя Теймураза I [358, с. 503]. Согласно же Искандару Мунши, 'Иса-хан был провозглашен правителем Кахети уже в Кисики до вступления кызылбашских войск в Алаверди [367, II, с. 873; 215, с. 84; 308, II, с. 1087; ср. 363, с. 415]. [17]
При кратком описании второго похода шаха 'Аббаса I в Грузию ход событий в «Ихйа ал-мулук» излагается в несколько иной последовательности, чем у Искандера Мунши. По данным «Ихйа ал-мулук», шахские полчища сперва «...объехали [всю] горную местность, дороги и владения христианских государей, разорили область Кахети, убили и разграбили его народ», затем шах вступил в Картли, укрепил Тбилисскую крепость и «посадил на ханский трон» Баграт-мирзу; оттуда он двинулся к летовьям Чухур-Са'да и со временем объехал летние кочевья вплоть до побережья озера Гукча (Севан) [358, с. 508-509]. В рассказе Искандара Мунши те же события, изложенные гораздо более подробно, развиваются в следующей последовательности: шах вначале прибывает в Тбилиси и здесь правителем Картли провозглашает Баграт-мирзу; затем «местом разбивки царских шатров» становится территория Кахети; после жестокого разорения и опустошения Кахети шах возвращается в Картли и, пробыв в Тбилиси несколько дней, отправляется к летним стоянкам Майданджука, а оттуда к озеру Гукча [367, II, с. 898-901; 215, с. 103-107; 30? II. с. 1113-1116; ср.: 386, с. 315 ; 363, с. 418-419] (По свидетельству Бери Эгнаташвили и Вахушти Багратиони шах 'Аббас I через Кахети прибыл в Тбилиси, здесь царем Картли посадил Баграта, сына Дауд-хана, затем вернулся в Кахети и приступил к его опустошению [37, с. 400-401; 54, с. 427-428, 588-589, 904; 55, с. 54, 148, 303; ср., однако, 16, с. 65]).
Помимо такого рода различий в «Ихйа ал-мулук» засвидетельствован ряд фактов, не отмеченных в сочинении Искандара Мунши. Ограничимся лишь двумя примерами.
Первый пример — сообщение Малика Шах-Хусайна ни о бегстве царя Кахети Теймураза I в 1614 г. из (здесь он укрывался вместе с царем Картли Луарсабом «Дадийан», т.е. Мегрелию (Одиши) [358, с. 504; в вводной части своего тазкира «Хайр ал-байан» наш автор указывает, что из Имерети Теймураз направился в Гурию и Мегрелию (Гурийал ва Дадийан) [см. 372, л. 36б|.
Кстати, этот факт не отмечен в других известных нам сочинениях мусульманских авторов. Между тем достоверность сообщения Малика Шах-Хусайна Систани подтверждается данными русских, западноевропейских и армянских источников. Так, расспросные речи в Посольском приказе гонца в Иран Ивана Брехова и толмача Степана Афанасьева, посланных к шаху 16 июля 1614 г. и вернувшихся в Россию в 1615 г., [18] содержат указание на то, что «...шах Аббас Грузинскую землю всю повоевал, а царь дей грузинской Теймураз не со многими людми ушол в Дидянскую землю» [235, с. 130, 133]. В отчете тех же лиц читаем: «А Грузинской де царь, которой сидел на Грузях, Теймураз, с невеликими людми бежал в Дидянскую землю» [235, с. 134; ср.: 187, II, с. 352, 358]. В расспросных речах приехавшего в Астрахань казака (16 июля 1614 г.) отмечается, что «...царь дей грузинской Теймураз Давидович против шах Баса не устоял, побежал от него из Грузинской своей земли в Дидянскую землю с невеликими своими ратными людми» [235, с. 130]. То же самое сообщается в донесениях терского (1614 г., не ранее 18 июля) и астраханского (31 июля 1614 г.) воевод о положении в Грузии после нашествия шаха 'Аббаса I [235, с. 132; 187, III, с. 3]. В письменном донесении миссионера-иезуита Луи Гранже (умер 22 августа 1615г. в Стамбуле), отправленном им из села Моквн (в Одиши) 2 марта 1615 г., имеется упоминание о приезде Теймураза I в Мегрелию (Одиши) (В письме имя кахетинского царя передано в форме Threbis Chan. Автор письма разъясняет своему адресату, генералу иезуитского ордена, что, это, мол, грузинский царь, который «в прошлом году» (т. е. в 1614 г.) был изгнан шахом из его владений и лишен престола. Далее он упоминает о своих встречах с Теймуразом I сперва в одной из местных церквей, а затем в доме Мухурского епископа, устроившего званый обед в честь кахетинского царя, сопровождавшего его митрополита и других лиц [199, с. 49, 50, 51; см. также: 233, с. 140-142; 273, с. 34; 2, с. 87; 212, с. 262; 231, II, с.51, 52-54]). В известной «Информации о Грузии» (1627 г.) итальянца Пьетро делла Балле в связи с интересующими нас событиями отмечается, что Теймураз I, находясь в бегах, укрывался сперва у имеретинского царя, а затем у «владетеля Одиши, т. е. Дадиани» [327. с. 7; 154, с. 46]. Армянский автор XVII в. Аракел Даврижеци (умер в 1670 г.; писал свое сочинение в 1651-1662 гг.), касаясь нашествия шаха 'Аббаса I на Грузию, тоже сообщает о переходе Теймураза I из Имерети (в источнике: «Пашиачух») в «страну Дадиани» [15, с. 109; 213, с. 38].
Второй пример — упоминание в нашем источнике лезгин в связи с событиями 1616 г.
По словам автора «Ихйа ал-мулук», во время второго нашествия шаха 'Аббаса I в одном только Кахети кызылбаши истребили почти 60 тысяч человек и взяли в плен «200 тысяч [19] молодых женщин, юных девушек, миловидных юношей и красивых детей» [358, с. 509; ср.: 367, II, с. 900-901; 215, с. 107]. Но что самое интересное — еще свыше 100 тысяч человек, по свидетельству того же автора, были пленены лезгинами, которые «привезли их в предместье Ширвана и продали» [358, с. 509].
Число пленных, захваченных и угнанных лезгинами, в источнике, по-видимому, преувеличено, но сам контекст сообщения в любом случае указывает на достаточно активные действия части лезгин на стороне сефевидского шаха в ходе его карательных операций в 1616 г.
Данное сообщение «Ихйа ал-мулук» перекликается с. известными свидетельствами грузинских источников (Бери Эгнаташвили, Вахушти Багратиони), согласно которым, перед началом разгрома Кахети (1616 г.) шах потребовал от лезгин истребить или захватить в плен всех беглых кахетинцев, которые будут искать убежища в их краях, что лезгины и выполнили [37, с. 401; 54, с. 588-589; 55, с. 148] (Речь идет о действиях некоторых феодальных владетелей Дагестана, откликнувшихся на призыв шаха 'Аббаса I [об этом см.: 33, III с. 267-268; 149, с. 306; 156, с. 126; 46, с. 72, 74, 78-82; 166, с.217-218; 167, с. 70]).
Что же касается Искандера Мунши, о количестве пленных, угнанных лезгинами, равно как вообще о каком-либо непосредственном участии последних в кахетинских трагических событиях 1616 г., он не сообщает. Лишь при описании ситуации, сложившейся в Кахети после нашествия кызылбашских полчищ, он упоминает о былых постоянных налетах лезгин на этот край и отмечает, что набеги лезгин Дагестана с целью захвата пленных особенно участились «сейчас» (т. с. после шахского похода), когда страна кахетинцев стала столь обессиленной [367, II, с. 913; 215, с. 109; 308, II, с. 1128].
Несколько слов о хронологических данных «Ихйа ал-мулук».
В интересующих нас в данном случае частях сочинения, русский перевод которых публикуется ниже, конкретные даты встречаются редко. В основном эти даты связаны с биографией самого автора, но в то же время они представляют интерес и для осмысления хронологии описанных в этих частях событий, касающихся Грузии. Особенно ценны, на наш взгляд, данные источника, относящиеся к первому походу шаха 'Аббаса I в Грузию. [20]
Среди исследователей, как известно, нет единства мнений относительно датировки указанного похода, так как в самих письменных источниках фигурируют разные даты (1612, 1613, 1614 и даже 1615 г.) (1615 г. указывается, например, в сочинении Вахушти Багратиони [54, с. 425, 824, 904; 55, с. 146, 242, 303]. Вопроса о датировке первого похода шаха 'Аббаса I в Грузию касались (специально или попутно) многие исследователи. Сошлемся лишь на некоторые работы: 92, с. 346; 34, с. 328-330; 35, с. 291; 33, VI, с. 226-227; 109, с. 143-146; 96, с. 83-100; 97, с. 263-264; 98, с. 16; 99, с. 67; 75, с. 290-300; 166, с. 53-55, 58, 63- 67; 179, с. 114; 177, № 9, с. 126; 212, с. 257-259; 126, с. 104-105; 119, с. 162; 86, с. 45-46, 49-50 и др). В этом вопросе сведения автора «Ихйа ал-мулук» в принципе соответствуют хронологическим данным Искандара Мунши. В частности, из материалов «Ихйа ал-мулук» явствует, что шах 'Аббас I начал свой поход и двинул свои войска в сторону Грузии осенью 1613 г. и к концу года (или в начала 1614 г.) уже находился на границе Кахетинского царства (В этой связи привлекает внимание свидетельство еще одного персидского автора XVII в., Камал-хана б. Джалала мунаджжима. В его «Зубдат ат-таварих» (краткая всеобщая история, включающая повествование о Сефевидах до 1063/1652 г.) отмечается, что 19 зу-л-хиджжа 1022/30 января 1614 г. шах 'Аббас I уже стоял лагерем на берегу «реки Кабри» (т. е. Иори) [386, с. 313]). В третьем разделе сочинения, при первом упоминании об этом походе, наш автор сообщает, что за девять месяцев на службе шаха он объехал «все дороги и края Кахети и Картли» и 15 ша'бана 1023/20 сентября 1614 г. по заданию шаха выехал в Иран для усмирения маликов Киджа и Мекрана [358, с. 417] (В связи с упоминанием нашим автором о девяти месяцах, проведенных им на службе у шаха в период осуществления последним своего похода в Грузию, небезынтересно вспомнить следующий факт: в описании путешествия немца Адама Олеария (30-е гг. XVII в.) отмечается, что во время интересующего нас похода шах «девять месяцев простоял в Грузии» [203, с. 854; 109, с. 146]). В заключительной части своего сочинения при повторном изложении тех же событий Малик Шах-Хусайн Систани отмечает, что из «высочайшего лагеря» он отбыл в Мекран 17 ша'бана 1023/22 сентября 1614 г. [358, с. 504-505].
Таким образом, перед нами еще один письменный источник, причем источник современный самому событию, свидетельствующий в пользу датировки начала первого похода [21] 'Аббаса I в Грузию осенью 1613 г. (Напомним, что по свидетельству Искандара Мунши, шах 'Аббас I двинул свои войска из Исфахана на «священную войну» в Грузию 2 рамазана 1022/16 октября 1613 г. [367, II, с. 869; 215, с. 81; 308, II, с. 1082; такая же дата указана и в «Зубдат ат-таварих», см. 38о, с. 312]. В материалах о деятельности епископа-августинца отца Антонио в Иране в 1613-1614 гг., приводимых издателем т. н. «Хроники кармелитов», отмечается, что в военный поход против Грузии шах отправился в сентябре или в начале октября 1613 г. [285, с. 211]. Пьетро делла Балле сообщает, что шах «...в 1613 году, если не ошибаюсь, с сильнейшим войском внезапно двинулся на Грузию» [327, с. 6; 154, с. 42-43]. По словам Аракела Даврижеци, «...в 1062 (1613) году шах Аббас пошел на Грузию и заполонил ее» [15, с. 490; 213, с. 55]. По данным Жана Шардена, в 1613 г. шах выступил из Исфахана с намерением начать войну против Грузии [202, с. 305]) и основных военно-карательных операций (вторжение в пределы Грузии (Согласно Искандару Мунши [367, II, с. 873; 215, с. 84], шах и его «воители за веру» вторглись в кахетинскую область Кисики ночью перед наврузом. На следующий день, находясь уже в Кисики, они отпраздновали наступление навруза (заметим, что навруз наступил 10 сафара 1023/22 марта 1614 г., см.: 308, II, с. 1087; 321, с. 62), опустошение Кахети и затем Картли) — 1614 годом (включая сентябрь месяц).
Упомянутая выше ссылка автора «Ихйа ал-мулук» на месяц ша'бан интересна для нас и с другой точки зрения. Дело в том, что сообщению об отъезде из «высочайшего лагеря» в Мекран 17 ша'бана 1023/22 сентября 1614 г. е тексте непосредственно предшествует рассказ о переговорах шахского посланника Ходжи Мухаммад-Ризы с грузинскими царями, собравшимися в Имерети, и о прибытии Луарсаб-хана (т. е. царя Картли Луарсаба II) к шаху 'Аббасу I [358, с. 504]. Поскольку здесь наш автор излагает факты из собственной биографии, его ссылка на конкретную дату своего отъезда вряд ли может вызвать сомнения. Следовательно, если упоминание о приезде Луарсаба II не является позднейшей вставкой (что в принципе маловероятно), то выходит, что по крайней мере к 22 сентября 1614 г. царь Картли уже находился в ставке шаха 'Аббаса I. Тем самым возникают известные сомнения относительно точности соответствующих сообщений Искандара Мунши и автора «Зубдат ат-таварих». Искандар Мунши, как известно, отмечает, что Луарсаб-хан, прибывший после длительных переговоров из Имерети в ставку шаха 'Аббаса I, [22] «удостоился счастья поцёлбйать [шахский] ковер» 13 рамазана 1023/ 17 октября 1614 г. [367, II, с. 877; 215, с. 90-91; 308, II, с. 1091]. В «3y6дат ат-таварих» в связи с тем же фактом указывается 11 рамазэла 1023/ 15 октября 1614 г. [386, с. 313] (Прибытие Луарсаба II к шаху и его отъезд из Грузии в Иран в качестве «почетного гостя» (на самом деле—пленника) в некоторых источниках датируется 1613 г. и даже 1612 г., что, разумеется, никак не соответствует исторической действительности [см., например: 92, с. 346; 179, с. 34, 41, 48, 114; 270, с. 168; 126, с. 104]).
Кроме отмеченного выше материала, т. е. сведений о военно-политических событиях 1613-1616 гг., к Грузии относится также небольшой пассаж в начале второго раздела «Ихйа ал-мулук», касающийся происхождения царей Грузии (последние в данном месте текста упоминаются как падишахан-и Гурдж или мулук-и Гурдж) [358, с. 56].
В отличие от сведений Малика Шах-Хусайна Систани относительно походов шаха 'Аббаса I в Грузию, являющихся, как уже отмечалось, совершенно конкретными историческими свидетельствами, своего рода «репортажем» очевидца и непосредственного участника этих походов, рассказ того же автора о «генеалогии» грузинских царей основан на материале иного типа — на фольклорных преданиях.
Рассказ начинается с сообщения о том, что цари Грузии возводят себя к «царям 'Аджама», т. е. связывают свое происхождение с Сасанидами (в тексте: падишахан-и Гурдж худра бе мулук-и 'Аджам нисбат мидаханд). В тексте после этой вводной информации следует краткое изложение двух легенд— преданий, связанных с именем прославленной грузинской царицы Тамар (1184-1210) (С этими преданиями наш автор, возможно, познакомился во время пребывания в Восточной Грузии в ходе первого и второго походов шаха 'Аббаса I. Мог он их слышать, конечно, и в самом Иране или даже вычитать в каком-нибудь раннем письменном источнике (об одной детали, свидетельствующей, на наш взгляд, в пользу последнего предположения, см. ниже, раздел «Примечания и комментарии», примеч. 13).
Как известно, предания, легенды и песни о царице Тамар занимают исключительное место среди дошедших до нас памятников грузинской народной исторической словесности. Это поистине обширный массив фольклорных произведений, в которых получившие художественную обработку в народной [23] фантазии описания исторических событий тесно переплетаются со сказочными темами и сюжетами, многие из которых своими корнями уходят в глубокую древность и лишь позднее, в результате переосмысления далеких архетипов, группируются вокруг имени великой царицы Грузии [28, с. 70, примеч. 1].
Обставленный легендами образ исторической Тамар, имя которой, пользуясь выражением средневекового грузинского летописца, «разнеслось повсюду, как имя ангела четырех стран света, с востока на запад, с севера на юг» [120, с. 56] (По словам другого летописца, «... на стенах домов акростихом писали оды Тамар; печати и ножи и палки украшая, на них писали хвалу Тамар. И уста всех вообще всегда готовы были произнести какое-нибудь слово, подходящее для восхваления Тамар: отроки — погонщики волов, когда бороздили землю плугом, исполняли песни, славящие царицу Тамар. В Ираке пребывавшие музыканты, игравшие на гуслях и на цитре, наигрывали славу, сложенную в честь Тамар. Франки и греки, корабельщики на море в благоприятную погоду произносили похвалу Тамар. Таким образом, весь мир полон был ее хвалой, и всякий язык, на каком только произносилось ее имя, возвеличивал ее. А о делах ее зачем нужно говорить? Потому что о них от края до края света пронеслись слухи, как тому, говоря словами мудреца, свидетель все нами виденное» [108, с. 49]), постепенно вошел также в литературу и фольклор ряда других народов (как соседних с Грузией, так и географически от нее отдаленных) (Из средневековых примеров можно отметить, в частности, исландскую сагу о шведском рыцаре Ингваре; прототипом одной из ее героинь (имеется в виду могущественная христианская царица, к которой попадает Ингвар во время пребывания в Азии и которая становится его супругой) считается царица Тамар [323, с. 80; 335, с. 203; 123, с. 3; 260, с. 180-181; 22, с. 32; 21, с. 138]. Отметим также известную русскую «Повесть об Иверской царице Динаре», в которой большинство исследователей усматривает следы своеобразного отражения образа царицы Тамар и некоторых событий ее эпохи [см. 186, с. 260-278, где дан обстоятельный обзор научной литературы по данному вопросу]. Из примеров сравнительно недавнего прошлого упомянем драму в 3-х действиях «Царица Тамар» норвежского писателя Кнута Гамсуна [66, с. 1-109]), в том числе народов мусульманского Востока. Некоторые из бытовавших в средневековом мусульманском мире сказаний и легенд, связанных с именем этой грузинской царицы, «Кавказской Семирамиды», по образному выражению исследователей [240, с. 10], нашли известное отражение и на страницах восточных (арабских, персидских, турецких...) [24] хроник, летописей и т. п (Один из ранних тому примеров — рассказ о бесславном походе султана Рукн ад-Дина Сулаймана II и его разгроме войском царицы Тамар, содержащийся в сочинении Ибн Биби по истории Сельджукидов Малой Азии (закончено в 680/1281 г.). В соответствующем месте этого персидского источника в повествование о подлинных исторических событиях вплетена возникшая в мусульманской среде легенда о якобы страстной, но безответной любви Тамар к упомянутому сельджукиду [310, с. 65-68; предание о царице Тамар, зафиксированное в сочинении Ибн Биби, специально рассматривалось в работах М. Канара и Т. Г. Натрошвили, см.: 284. с. 6-9; 169, с. 3-7; как явствует из заметки Ш. Айгена, опубликованной в 1968 г. в одном из стамбульских журналов, предания на тему «любви» Тамар к Рукн ад-Дину Сулайману бытуют в Турции и поныне ,см.: 274, с. 20- 21; 161, с. 182-184]. Интересно отметить, что в рассказе Ибн Биби Тамар сравнивается с легендарной царицей Савскон Билкис. В частности, Ибн Биби пишет: «Царица Грузии Тамар (Тамар малика-йи Гурдж), которая как Билкис царствовала в стране Абхаз и стольном городе Тифлисе» [310, с. 65; в сочинении 'Абдаллаха б. Фазлаллаха Ширази (ум. в 735/1334-35 г.) «Та'рих.и Вассаф» мы находим такое же сравнение при упоминания царицы Русудан, дочери царицы Тамар: «Киз-Малик (буквально «женщина-царь», имеется в виду Русудан. — Г. Б., Л. С.), которая подобно [царице] Билкис была владычицей той страны», см.: 369, с. 585]. По поводу сравнения Тамар с Билкис (в рассказе Ибн Биби) М.. Канар замечает: «Властвование женщины, царицы, легко могло показаться на Востоке, е особенности мусульманам, чем-то шокирующим и необычным. Царицы, становившиеся более чем просто женами царей, самоличная осуществлявшие верховную власть и затмевавшие своих супругов-мужчин, всегда становились объектом критики... Это Семирамида, это Зенобия, это как раз и царица Савская Билкис, с которой сравнивается Тамар у Ибн Биби. В мусульманской легенде, о Тамар проглядывают черты, напоминающие черты Семирамиды или Зенобии» [284, с. 8-9; в виде небольшого: комментария к словам М. Канара заметим, что факты царствования женщин засвидетельствованы и в мусульманских государствах в отдельные исторические периоды, хотя, конечно, такого рода факты составляли исключение из общего правила; при этом по данным, представленным в специальной работе Б. Учок, среди государынь, когда-либо властвовавших в средневековом мусульманском мире, первой по времени является Разийя, вступившая на престол Делийского султаната в 1236 г. (путем наследования) и царствовавшая до 1240 или 1246 г., см.: 241, с. 21-36, 158]. Отметим также, что в работе М. Канара помимо данных Ибн Биби рассмотрены сюжеты о царице Русудан (1222-1245), дочери царицы Тамар, из сочинений средневековых арабских авторов [284, с. 11 -14]; кроме того проанализирован популярный арабский народный роман «Сират ал-амира Зат ал-Химма», в котором, по мнению М. Канара, образ одного из женских персонажей (имеется в виду упоминаемая в романе царица грузин по имени Бахтус) восходит к бытовавшим в мусульманском мире преданиям о грузинских царицах Тамар и Русудан [284, с. 14-20; 283, с. 234, 237]). Интересующий нас пассаж «Ихйа ад-мулук», содержащий в себе две легенды о Тамар, — очередное и весьма наглядное тому свидетельство. [25]
Из этих двух легенд, приводимых персидским автором сефевидской эпохи, наиболее интересна, на наш взгляд, первая, представляющая собой одну из фольклорных вариаций на весьма популярную на средневековом Востоке тему «Хусрав и Ширин» (Об исторических корнях, источниках и наиболее известных версиях и обработках легенды о Хусраве и Ширин см.: 289; 41, с. 128-140, 216-229, 441-442; 40, с. 145-154; 8, с. 190-210; 7; 10; 26; 157, с. 175-184; 57 и др).
Легенда в источнике изложена в двух версиях. В обеих версиях рядом с Хусравом Парвизом и Ширин фигурирует Михин-бану, что указывает на их далекую генетическую связь с поэмой Низами «Хусрав и Ширин». Как известно, образ могущественной кавказской владычицы по имени Шамира н по прозванию Михин-бану («Великая госпожа»), восходящий в своем генезисе к преданиям о Семирамиде [9, с. 1319-1323; 7, с. 81-86; 290, с. 56, 58, 60, 69; 157, с. 176], в сюжет легенды о Хусраве и Ширин впервые был введен именно великим Низами. Не случайно, что имя Низами упоминается в конце пассажа, при цитации автором «Ихйа ал-мулук» одного бейта, о котором подробнее будет сказано ниже.
Вместе с тем, если в именах героев нашей легенды прослеживается связь с предполагаемым далеким источником, то само содержание легенды значительно отличается как от соответствующих частей поэмы Низами, так и от других известных нам литературных и народных обработок этой популярной темы. Прежде всего это относится к таким узловым моментам рассматриваемой легенды, как, например, женитьба Хусрава Парвиза на Михин-бану (в нашей легенде она является основным женским персонажем и что для нас особенно важно— отождествляется с «Тамара дидифал» (В тексте: Тамара вавмикал [358, с. 56]. Дидифал (вместо бессмысленного вавмикал) — наша конъектура (обоснование конъектуры дается в примечании к соответствующему месту перевода), т. е. с царицей Тамар) и рождение у них сына (по второй версии легенды — в [26] результате их внебрачной, случайной связи), которые в поэме Низами и в других популярных вариациях на эту тему (О широчайшей популярности в средневековой персоязычной (да и вообще восточной) литературе темы «Хусрав и Ширин» (особенно после появления бессмертного шедевра Низами) говорить не приходится. Тема эта, как явствует из «Ихйа ал-мулук» и «Хайр ал-байан», была популярной и в Систане (родине нашего автора) в XVI-XVII вв. Так например, в этих источниках указывается, что прибывший из Кухистана в Систан поэт Мавлана Вали Дашт-и Байази сочинил поэму «Хусрав и Ширин» в 1700 бейтов и наряду с другими своими стихами преподнес ее систанскому правителю Малику Наджм ад-Дину Махмуд-хану [358, с. 226, 455; 372, л. 2376]. Более того, легенда о Хусраве и Ширин нашла отражение и в поэтическом творчестве самого Малика Шах-Хусайна Систани. Об этом мы узнаем из его же тазкира «Хайр ал-байан», в котором в качестве образцов представлены выдержки из разных произведений автора, в том числе небольшой отрывок (38 бейтов) из его маснави «Хусрав и Ширин» [372, л. 408а]. Быть может в этом маснави нашего автора или в других поэтических версиях легенды, распространенных в Систане, было что-нибудь интересное для нашей темы, но об этом нам, к сожалению, ничего не известно. Цитируемый в «Хайр ал-байан» отрывок из «Хусрав и Ширин» Малика Шах-Хусайна Систани, к сожалению, касается эпизода, в котором Шамира (Михин-бану) не фигурирует. Кстати, с точки зрения «грузинской темы» обращает на себя внимание поэма 'Арифа Ардабили «Фархад-нама» (завершена в 771 /1369-70 г.; в хронологическом порядке она является четвертым известным подражанием «Хусраву и Ширин» Низами, см. 10, с. 60-62), в которой интересующая нас Михин-бану, тетка юной красавицы Ширин, фигурирует в качестве владычицы Абхаза (т. е. Грузии) [377; 10, с. 61]. В этом произведении имеется также один любопытный бейт с упоминанием царей Грузии. В частности, в поэме 'Арифа Ардабили византийская царевна Марйам (на ней, согласно популярным версиям легенды, был женат Хусрав Парвиз до женитьбы на Ширин) выходит замуж за одного из грузинских владык, после чего поэт пишет: Кунун дар Гурдж шахан-и му'аззам, // Хама хастанд фарзандан-и Марйам («Нынче в Грузи великие цари, // Все являются сыновьями (отпрысками) Марйам») [377, с. 119]) отсутствуют. В интересующем же нас фольклорном сюжете, зафиксированном в тексте «Ихйа ал-мулук», это основные детали, «свидетельствующие» (в силу отождествления «авторами» легенды Михин-бану с Тамар) в пользу «родства» царей Грузии с «царями 'Аджама» (через Хусрава Парвиза). Понятно, что именно эти детали должны были в свое время привлечь внимание [27] автора «Ихйа ал-мулук» — систанского принца, считавшего себя и свой род потомками Хусрава Парвиза.
Итак, перед нами легенда, содержащая весьма ценную информацию о бытовании в народной среде мнения относительно тождества Михин-бану и царицы Тамар. Остановимся несколько подробнее на этом свидетельстве, несомненно самом существенном в данной легенде.
Небезынтересно в этой связи вспомнить, что еще в 1935 г. Ю. Н. Марр выдвинул предположение о возможном тождестве Шамиры поэмы Низами с грузинской царицей Тамар [152, с.8-10; 153, с. 2]. Мысль была высказана на основе сопоставления отрывка поэмы «Хусрав и Ширин» о Шамире (Михин-бану) с известиями грузинских летописей о царице Тамар. В качестве интересной параллели к стихам Низами приводился отрывок из малоизвестной, но довольно любопытной поэмы Максима Липкина «Долина Свэти», а именно — стихи из главы «Песнь про царицу Тамару», представляющей собой (по словам поэта) почти буквальный стихотворный перевод на русский язык какой-то грузинской народной песни. В этой песне (начинается она словами: «Давно дедопали Тамара жила»...) образ грузинской царицы нарисован в чертах, весьма схожих с известным описанием Шамиры (Михин-бану) в «Хусрав и Ширин» Низами [150, с. 72-73; 152, с. 10].
Свою догадку Ю. Н. Марр высказал в осторожной форме, без какой-либо категоричности, с пониманием того, что «такое предположение требует многих оговорок» [152, с. 10]. При этом он не упускал из виду и генетическую связь образа Шамиры с легендарной Семирамидой [152, с. 10].
В статье, опубликованной в 1938 г. в юбилейном сборнике «Памятники эпохи Руставели», А. Н. Болдырев в целом поддержал гипотезу Ю. Н. Марра, но вместе с тем внес в нее существенный корректив. В частности, он обратил внимание на известное сходство низамиевских строк, посвященных Шамире (Михин-бану), со свидетельствами грузинского летописца Басили о царице Русудан — тетке (по отцу) царицы Тамар и ее воспитательнице. По замечанию А. Н. Болдырева, стихи Низами, рисующие образ кавказской правительницы, «...получают совершенно особое значение при сопоставлении с известиями о Тамаре и ее тетке Русудан у грузинского историка Басили (Имеется в виду Басили Эзосмодзгвари (иначе — второй историк царицы Тамар)—предполагаемый автор сочинения XIII в. «Цховреба мепет меписа Тамариси» («Жизнь царицы цариц Тамар»). Сочинение сохранилось в неполном виде и было обнаружено в 1923 г. акад. И. А. Джавахишвили во вновь открытом списке известного свода «Картлис цховреба» (в т. н. «списке Чалашвили») [93, с. 373-395; 108, с. 10-24]. А. Н. Болдырев пользовался русским переводом указанного сочинения, выполненным В. Д. Дондуа и опубликованным в 1938 г. в том же юбилейном сборнике «Памятники эпохи Руставели» [104, с. 33-76; недавно вышло новое издание этого перевода, снабженное введением В. Д. Дондуа, а также исследованием и примечаниями М. М. Бердзнишвили, см. 108)... При помощи этого сопоставления легко отождествить [28] Шамиру поэмы Низами — невенчанную кавказскую правительницу, с Русуданой, сестрой Георгия III, а племянницу Шамиры, Ширин, с племянницей Русуданы, будущей царицей Тамарой... Кроме того, в грузинском стихотворном фольклоре отмечена песня, в которой описание Тамары дано в чертах, поразительно напоминающих описание Шамиры в поэме Низами. Позднейшая перестановка Шамира — Тамара в условиях устного народного творчества — вполне вероятно и не должна вызывать недоумения» [44, с. 119-120].
Вопросы, поднятые Ю. Н. Марром и А. Н. Болдыревым, вызвали естественный интерес среди исследователей. В дальнейшем их гипотезы были поддержаны (Предположение А. Н. Болдырева первым поддержал И. А. Орбели в одной из своих статей, напечатанной в том же юбилейном сборнике, посвященном эпохе великого Руставели. Это явствует, в частности, из замечания И. А. Орбели о том, что Русудан «руководила воспитанием своей племянницы, царицы Тамары, и была воспета Низами под именем Шамира» [180, с. 299; 181, с. 345]) и развиты в работах Д. И. Кобидзе [135, с. 60-61; 134, с. 16-17], К. С. Кекелидзе [129, с. 259; 128; 130, IV, с. 84-86], В. Д. Дондуа [106, с. 149-156, 162-165; 105, с. 120-128, 135-140] (Соглашаясь с гипотезой о возможном тождестве Шамиры и Русудан, В. Д. Дондуа вслед за К. С. Кекелидзе заострил внимание на выражение шамирамети (***), употребленное грузинским летописцем Басили при характеристике Русудан. К. С. Кекелидзе склонен видеть в этом выражении источника искажение Шамира Мехин (***), а В. Д. Дондуа то же самое место толкует как Шамирам + груз. суфф. -ет и переводит: «дитя (resp. потомок) рода Шамирам, resp. самой Шамирам». В этом иссл-едователь видит отражение традиции возведения происхождения Русудан—некоронованной царицы, одно время регентши Грузии, к имени древней Семирамиды (арм. Simiramт,<сир.-арам. Samiram; ср. Sammuramat (в ассир. клинописных текстах), др.-евр. (талмуд.) Samirah (Samlrat, Samiramot, Ssmiramit), греч. араб. Sumaira (Samira) и др., см. 290, с. 34-36, 39-40, 56, 58). Рассмотрев свидетельство грузинского источника в свете гипотезы А. Н. Болдырева, В. Д. Дондуа далее касается прозвания Шамиры — «Михин-бану» («Великая госпожа») — и сопоставляет данное выражение с грузинским словом *** (дедопал-и, «царица») и его вариантом *** (дидупал-и). При этом он высказывает весьма смелое и столь же любопытное предположение о том, что указанное грузинское слово (в частности. его вариант дидупал-и, который трактуется как композит, возникший путем сложения —слияния груз, диди 'большой (-ая), великий (-ая)' + упал-и 'господин, господарь; владыка, господь', т. е. диди-упал-и > диду-пал-и), возможно, было использовано Низами в качестве згытета и прозвания Шамиры и передано на персидский язык аналогичным по конструкции и буквальному смыслу выражением «Михин-бану» («Великая госпожа») [106, с. 149-156, 162-165; 105, с. 120-128, 135-140; ср., однако, 130, III, с. 116-117; см. также 28, с. 66-67, 75]), [29] А. Г. Барамидзе [23, III, с. 205, 224; 23, VI, с. 27; 24, с. 272], А. А. Гвахария [71, с. 170-171, 174], К. К. Пагава [185, с. 89-90], М. А. Тодуа [171, с. 478], Л. У. Эрадзе [266, с. 260] и др. (Известное влияние этих гипотез чувствуется также в некоторых ранних работах Е. Э. Бертельса о Низами [39, с. 71; 42, с. 130; 172, с. 16]. Однако в более поздних публикациях низамиведческих трудов Е. Э. Бертельса следы этого влияния (и так еле заметные) вообще исчезают [43-41]), но вместе с тем встретили довольно резкую критику со стороны ряда исследователей. Так, один из первых оппонентов вышеуказанных трактовок низамиевских героинь, М. Рафили, отмечает: «Были сделаны предположения, что в образе Мехин-Бану (великая госпожа) Низами описал великую царицу Тамару. Это предположение основано только на догадке и едва ли соответствует действительности. Низами написал свою замечательную поэму в 1180 году, в то время когда он почти ничего не знал о Тамаре и не мог предвидеть заранее блестящий период ее царствования (Тамара вступила на грузинский престол только в 1184 году)» [206, с. 60; 207, с. 59]. В известной работе А. Е. Крымского о Низами по этому поводу читаем: «Как ни заманчиво было бы установить духовную связь азербайджанца Низами с царицею Грузии, против догадки Ю. Марра говорит уже одно то обстоятельство, что Тамара взошла на престол Грузии только четыре года спустя после составления [30] поэмы Низами, да й на троне не сразу прославилась (Для точности, однако, необходимо напомнить, что уже гораздо раньше, еще в 1178 г., царь Георгий III торжественно возвел свою дочь Тамар на царский трон в качестве соправительницы. Соцарствование отца и дочери продолжалось до 1184 г., когда скончался Георгий III. Кстати, в. период их соцарствования в Грузии были выпущены монеты, на оборотной стороне которых имеется надпись «Да возвеличит бог даря царей Георгия», а на лицевой стороне — «Да возвеличит бог царя и царицу Тамар» [125, с. 74-75; 317, с. 23; ср. 190, с. 87-90, 299]. В 1184 г. состоялось вторичное коронование Тамар, после чего она начала единоцарствовать. В этой связи небезынтересно заметить, что в грузинских документальных источниках той эпохи годы царствования Тамар исчисляются с 1178 г., т. е. с даты первой коронации [подробно об этом см.: 107, с. 96-97; 137, с. 77, 100, 167, 175, 180]. С другой стороны, следует учесть и то обстоятельство, что помимо общепринятой датировки «Хусрав и Ширин» Низами 576/1180-81 г. существует и другая дата. Так, в списке, послужившем основой для известной тегеранской литографии «Пятерицы» Низами (1314/1896-97 г.), отмечен 580/1184-85 г. [об этом см.: 71, с. 170; 80, с. 463]. Необходимо также иметь в виду, что поэма содержит восхваления султану Тугриту III (1176-1194), атабеку Абу Джа'фару Мухаммаду Джахан-Пахлавану (1176-1186) и его брату и преемнику Кызыл-Арслану (1186-1191). Иначе говоря, поэма эта преподносилась каждому из них с особыми посвящениями, т. е. по сути дела дополнялась (и дорабатывалась?) в течение ряда лет [174, с. 75; 50, с. 53]. Ко времени составления окончательной редакции поэмы «Хусрав и Ширин» Низами уже вряд ли мог не слышать о царице Тамар. Относительно знакомства Низами с именем и делами грузинской царицы отметим следующий любопытный факт, который хоть и не имеет прямого отношения к упомянутой поэме и се датировке, но все же представляет для нас известный интерес. Современник обеи.ч этих выдающихся личностей, персидский автор Ион Исфандийар в своем сочинении «Та'рих-и Табаристан» (около 613/1216-17 г.) при упоминании царицы Тамар и ее походов на Арран приводит уникальный бейт Низами, в котором поэт следующими словами обращается к азербайджанскому атабеку Абу Бакру: «Она (т. е. Тамар) веретено [свое] превратила в копье, а мы копье [свое превратили] в веретено, // [Так было] до твоего появления, который направит копье в сторону Абхаза (т. е. Грузии)» [366, часть III, с. 132; под робно об этом сообщении Ибн Исфандийара см. 29, с. 61, 82; см. также 373, с. 265]). Притом к личности Тамары совсем не подходят слова Низами про Шамиру, что «под властью этой женщины находится весь край Аррана вплоть до Армении» и что она «не имеет мужа, но имеет власть». Да, наконец, логически и психологически правдоподобно ли, чтобы восхваление грузинской царице нашло себе [31] место в поэме, которая посвящена ярым врагам Грузии — азербайджанским атабекам и их верховному государю султану Тогрулу III?» [138, с84; 139, с. 177]. Далее А. Е. Крымский, упоминая статью А. Н. Болдырева, отмечает, что статья эта «доверчиво построена на вышерассмотренной брошюре «Хакани, Незами, Руставели» (Имеется в виду сборник, в котором в 1935 г. была опубликована статья Ю. Н. Марра, содержащая упомянутую выше гипотезу [152]) (что, кстати, абсолютно неверно!) и, обходя молчанием гипотезу А. Н. Болдырева о возможном тождестве Шамиры (Михин-баиу) и Русудан, критикует автора за отдельные фактические и хронологические неточности (к упомянутой гипотезе не относящиеся) в его статье [138,. с. 84-85; 139, с. 177-178].
В последнее время критические замечания в адрес догадки Ю. Н. Марра, высказанные М. Рафили и А. Е. Крымским, были поддержаны и почти дословно повторены Г. Ю. Алиевым, который в свою очередь специально рассмотрел вопрос об исторических корнях образа Шамиры (Михин-баиу), показав, что Низами, наряду с другими источниками, был использован армянский вариант легенды о Семирамиде [9, с. 1319- 1323; 7, с. 81-87].
Как не трудно было заметить, в оценках оппонентов, характеризующихся, по меткому замечанию В. Д. Дондуа, «явным гиперкритицизмом» [105, с. 138, примеч. 124], острие критики направлено лишь против догадки Ю. Н. Марра. Что же касается гипотезы А. Н. Болдырева, которая хоть и родственна идее Ю. Н. Марра, но никак не идентична с ней, то гипотезу эту критики почему-то обошли полным молчанием.
Вернемся, однако, к нашему источнику. Думается, что данные «Ихйа ал-мулук» проливают некоторый дополнительный свет на упомянутый полемичный вопрос. В частности, из этих данных становится очевидным, что мысль о связи образа Шамиры (Михин-бану) с грузинской царицей Тамар (в отечественной иранистике впервые высказанная Ю. Н. Марром (Исследователи, касаясь этого вопроса, иногда допускают некоторую неточность. Так, в вышедшей недавно очень ценной монографии Е. М. Мелетинского, посвященной сравнительно-типологическому изучению проблем средневекового романа, читаем: «У Низами Ширин является племянницей и как бы приемной дочерью властительницы Михин-бану, называемой так же Шамирам, т. е. Семирамида. О легендарной Семирамиде, о ее рождении от богини Деркеты, воспитании голубем, о ее воцарении в Ассирии, о ее чудесных садах, замке в горе Вагестан и канале сквозь гору для снабжения города Эсбатан — обо всем этом рассказывает Диодор Сицилийский. В армянском предании, пересказанном Мосе Хоренаци, Шамирам убивает армянского героя — эпонима Ару Прекрасного (именительный падеж — Ара), отвергающего ее любовь. На этом основании Н. Я. Марр связывал Михин-бану с легендами о царице Тамаре» [157. с. 176; разрядка наша. — Г. Б., Л. С.]. Позволим себе, однако, заметить, что Михин-бану с легендами о царице Тамар связывал не Н. Я. Марр, а его сын, иранист Ю. Н. Марр, и притом связывал он отнюдь не на том основании, о чем указывается в приведенной цитате (подробно о предположении Ю. Н. Марра говорилось выше) [32] и ставшая затем предметом научных споров) была распространена на Востоке уже в средние века (В этой связи небезынтересно привести следующее замечание известного австрийского востоковеда XIX в. И. фон Хаммера: «Согласно преданиям. сохранившимся у персидских историков и поэтов, Грузия была также родиной прекрасной и сладкой Ширин, женского идеала персидского романтизма» [303, с. 67]. Но что самое интересное, к этим словам Хаммер в качестве примечания добавляет следующее: «Так как мать (?) Ширин, Мехин Бану (т. е. «великая женщина»), именуется также Семирамидой (Семирамис), то кажется, что персидские поэты, допуская слишком большой анахронизм, смешивают мать Ширин с царицей Тамар» [303, с. 67, примеч. 2; ср. 105, с. 138]) и возводилась народной традицией к самому Низами.
В этом плане существенна заключительная часть отрывка о грузинских царях. Отрывок этот, как уже отмечалось, завершается упоминанием Низами и цитацией от его имени одного бейта, в котором также речь идет о тождестве Михин-бану и Тамар. В нашем источнике этот бейт, приведенный как бы в подкрепление легенды, изложенной в начале пассажа, имеет следующий вид:
Тамара нам-ра аз ан чжахангир, Тамара-ра Михин-бану-ст тафсир
(См. 358, с. 56).
Хотя в источнике авторство данного бейта приписывается Низами, на самом деле цитата является лишь видоизмененной и искаженной передачей следующего широко известного бейта из его поэмы «Хусрав и Ширин» [173, с. 92]: [33]
Шамира нам дарад ан Джахангир Шамира-ра Михин - бану-ст тафсир.
“Шамира—имя той владычицы, Шамира толкуется [как] Михин-бану (т. е. “Великая госпожа")".
Как видим, в обоих мисра' псевдонизамиевского бейта из «Ихйа ал-мулук» имя Шамира оригинала заменено именем Тамара, что вызывает явное нарушение метрики: форма Тамара никак не подходит к размеру стиха, которым написана поэма Низами и которого требует данный бейт («Хусрав и Ширин» Низами, как известно, написана в форме маснави одним из усеченных размеров хазаджа (хазадж-и мусаддас-и максур-и махзуф). Формально к этому размеру подошло бы чтение Тамара, но в источнике оно не засвидетельствовано (в других местах текста при передаче этого имени отмечена/та же форма Тамара) (О различных графических вариантах написания имени Тамар, засвидетельствованных в арабографических источниках, будет сказано ниже (см. раздел «Примечания и комментарии», примеч. 10). Здесь же отметим только, что форма Тамара, которая подходит к размеру интересующего нас бейта, в собственно мусульманских источниках нам не встречалась, если не считать передачу названия грузинского села Тамарашени, которое в персидской части грузино-персидских двуязычных документов XVII в.. представлено в написании Тамарашин [83, с. 188, 316]).
Разница между бейтами заключается, однако, не только в одной подмене имени. Если произведем обратный замен, т. е. в обоих мисра' восстановим чтение «Шамира», то начало цитаты «Ихйа ал-мулук» и в этом случае будет несколько отличаться от начальной строки низамиевского бейта. В результате такой реконструкции в первом мисра' получим «Шамира нам-ра аз ан джахангир» (т. е. « ра аз», вместо «дарад»), что также не отвечает требованиям соответствующего размера (этот вариант можно принять лишь с большой натяжкой, что не характерно для утонченной техники больших мастеров персидского стиха), не говоря уже о сомнительной конструкции самой фразы.
Независимо от того, как мы будем квалифицировать эти графические неточности, повлекшие за собой метрическую невыдержанность цитаты (т. е. является ли это результатом небрежности автора «Ихйа ал-мулук» при цитации или же [34] следует искать какие-то иные объяснения) (Маловероятно (хотя и не исключено), чтобы сам автор «Ихйа ал-мулук» мог допустить столь явную и грубую метрическую ошибку в своей цитате. Выше уже отмечалось, что сам он серьезно занимался поэзией, достаточно хорошо владел искусством стихосложения, был автором разнообразных поэтических произведений (в том числе поэмы «Хусрав и Ширин»), составил весьма ценную антологию «Хайр ал-байан» (кстати, в этой антологии приводятся отрывки из разных поэм Низами, в том числе из его «Хусрав и Ширин», см. 372, лл. 89а-896) и т. д. Скорее всего, здесь дело не в его оплошности, а в каком-то другом явлении. Возможно, он сознательно привел бейт в том искаженном виде, в каком слышал (иди читал) его в свое время, тем самым оставив бейту фольклорный вид. Или, быть может, перед нами очередная графическая ошибка переписчика его сочинения (таких ошибок в тексте не мало), который в силу своей недостаточной осведомленности в тонкостях метрики персидского стиха при переписке не обратил внимания на графическую форму незнакомого ему грузинского имени, а далее вместо «дарад» (***) с легкой руки черкнул «ра аз» (***), сама цитата несомненно ценна. В данном случае для пас важен сам факт включения имени царицы Тамар в известный бейт Низами, свидетельствующий о популярности в те отдаленные времена в народной среде и в литературных кругах традиции возведения идеи об идентичности Михин-бану и Тамар к имени великого Низами.
И наконец, несколько слов о второй легенде, сообщаемой нашим автором. Если рассмотренное выше предание о Хусраве Парвизе и Михин-бану (Тамара дидифал) в том виде, в каком оно представлено в «Ихйа ал-мулук», нам ранее не встречалось и пока что уникально, то второй сюжет (о царице и молодом стольнике) известен давно и достаточно широко. В собственно грузинском историческом фольклоре аналогичные или близкие к нему предания отмечены в многочисленных версиях и вариантах, записанных в разное время и в разных уголках Грузии. Характерными элементами этих легенд являются: решительный отказ молодой царицы от замужества, ее внезапная беременность, рождение сына и т. д. В одних вариантах разработан известный в мировом фольклоре мотив непорочного зачатия и чудесного рождения (например, царица беременеет от солнечного луча или от чудотворного воздействия слов из Псалтыря и т. п.), в других вариантах рассказывается о том, как вельможи, озадаченные незамужеством царицы и [35] отсутствием в стране престолонаследника, решили напоить и усыпить царицу и заслать в ее покои одного из молодых придворных [84, с. 80-81, 235-237, 241-244, 246-250; 85, с. 165-166; 28, с. 76, примеч. 53]. Именно к последним версиям и примыкает легенда о Тамар и молодом стольнике, включенная автором «Ихйа ал-мулук» в рассказ о грузинских царях. К сказанному следует добавить, что комментируемая легенда далеко не единственный «исламизированный» вариант данного фольклорного сюжета. Подобного рода предания, но в несколько ином и более пространном чем в «Ихйа ал-мулук» изложении, засвидетельствованы также в сочинениях турецких авторов XVI-XVII вв. (Мустафа 'Али Челеби, Ибрахим Печеви...) (Рассказы этих авторов содержат в себе также элементы других преданий о царице Тамар. В той части, которая является общей для всех трех упомянутых выше «исламизированных» вариантов легенды, имеется ряд различий. Отметим лишь некоторые из них. Так, в варианте Ибрахима Печеви в отличие от других «исламизированных» вариантов, а также от всех известных нам версий легенды у Тамар рождается не сын, а дочь; в варианте 'Али Челеби забеременевшая царица выходит замуж за «виновника» — подосланного вельможами молодого амирахура (ср. суфрачи «Ихйа ал-мулук») и они справляют свадьбу, и т. д. [223, с. 25-27; 214, с. 18-20, 42-44, 116-120, 84, с. 251-253]), что указывает на достаточно широкий ареал их распространения. При этом характерно, что в турецких источниках, как и в «Ихйа ал-мулук», легенды о царице Тамар приводятся в связи с упоминанием родословной грузинских царей [303, с. 481; 223, с. 25-27; 214, с. 18-20, 42-44, 116- 120; 265, с. 185; 133, I, с. 197-198].
Такова вкратце общая характеристика персидского исторического сочинения XVII в. «Ихйа ал-мулук» и его сведений о Грузии.
Ниже мы публикуем перевод извлечений из «Ихйа ал-мулук», касающихся Грузии. Перевод (В переводе в квадратные скобки заключены слова и выражения, отсутствующие в персидском ори. инале, но введенные нами для большей ясности и логической связи предложений. Круглые скобки использованы для показа некоторых названий,терминов и выражений оригинала, для пояснения личных местоимений и уточнения перевода отдельных слов. С той же целью использованы нами квадратные и круглые скобки при цитировании (в русском переводе) сведений других письменных источников в примечаниях и комментариях, а также во введении. По технических причинам в книге пришлось отказаться от знаков долготы и диакритики при передаче в русской транскрипции отдельных слов и цитат из «Ихйа ал-мулук» и других арабографических текстов, а также восточных терминов, имен, названий и т. д. Транскрипция с полной диакритикой или собственно арабская графика применена лишь в исключительных случаях) сделан с текста, [36] изданно го в 1966 г. в Тегеране [358]. Соответствующие страницы этого издания указаны нами на полях перевода (В процессе работы над данной книгой ее авторам удалось ознакомиться также с текстом самой лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук». Фотокопия, снятая с этой уникальной рукописи, была прислана в Тбилиси известным итальянским иранистом проф. Дж. Скарчиа. Пользуясь случаем, авторы выражают проф. Дж. Скарчиа свою искреннюю благодарность). Перевод снабжен историко-филологическими примечаниями и комментариями.
Текст[edit]
/55/ О том, что случилось с потомками Кисры 1, которые попали в Систан после [утверждения] господства ислама и истребления персов 2 много лет спустя после того, как они скрывались, и до времени появления державы Йа'куба [б.] Лайса 3 и Халафа б. Ахмада 4 и [далее] до времени Малика Тадж ад-Дина Абу-л-Фазла, который был первым, кто удостоился титула малик 5, и [затем] до времени Малика Кутб ад-Дина Мухаммада 6
... /56/ Цари Грузии относят (возводят) себя к царям 'Аджама и рассказывают, [что] когда Хусрав Парвиз от Хурмуза 7 ...прибыл (приехал) в Армению к Михин-бану 8, разгорелась бурная любовь Ширин и Хусрава 9. У грузин есть поверье, что [Хусрав Парвиз] женился на Михин-бану, которую по-грузински именуют Тамара 10 дидифал 11, и что цари Грузии — из его рода. Рассказывают также другую версию: женился [он] на Ширин; так как [Хусрав] Парвиз питал сильную страсть к забавам и наслаждениям и был нетерпелив в удовлетворении своей похоти, то, когда красавица Михин-бану воссела на царский трон,— а [поскольку] он тоже царь 12 и [потому] они оба пьянели от тщеславия, — возможно, между ними [тогда] была близость, родился сын, и цари Грузии — из его рода [38] Грузины рассказывают [и] по-другому. Тамар была внучкой Баграта 13, царя всей Грузии 14. Она была не замужем и не желала [иметь] мужа. Священники и вельможи Грузии твердили ей: «Вам необходим брак, от которого родится сын, чтобы царский престол не перешел к постороннему!» [Тамар] не соглашалась. Тогда священники и вельможи Грузии сообща решили, что стольник (суфрачи) Тамар, очень красивый и способный юноша знатного происхождения, вступит с ней в связь, когда она будет в пьяном и безрассудном состоянии. Так они и поступили. У нее родился сын, и ныне грузинские цари (происходят] от него. Низами 15 говорит:
«Тамара — имя той владычицы, Тамара толкуется [как] Михин-бану» 16.
/109/ С помощью всевышнего владыки об обстоятельствах Малика Кутб ад-Дина б. Шах-'Али б. Шахзаде и истинном положении маликов [Систана] до сей даты или 1027 года 17 [после] хиджры лучшего из людей 18, да благословит Аллах его и его род
... /217/ С этой даты прошло 35 лет 19, и [за это время сей] раб 20 объехал весь Иран вплоть до великой Мекки 21, а также ряд городов Турана. Неоднократно присутствовал в маджлисах его величества шаха, прибежища веры 22. Бывал на собраниях в узком кругу /218/ и на большом приеме, устроенном [шахом] в честь Вали-Мухаммад-хана, властелина Турана 23. [Видел] большие маджлисы, где [шах] принимал навваба Рустам-Мухаммад-хана, туранского принца 24, великих султанов и навваба Шахин-Гирея, падишаха татар 25. В тех собраниях присутствовали послы [разных] стран света — Рума, Индии, [стран] Европы, [страны] узбеков. Бывал я также в маджлисах доблестных как Фаридун эмиров Аллахвирди-хана 26, [39] Хусайн-хана шамлу 27, керманского [правителя] Гандж-'Али-хана 28 и других эмиров. Много раз довелось присутствовать на пышных по-царски собраниях садра 'Аджама Кази-хана 29, которые могут стать притчей во языцех у царей и султанов мира своим величием и великолепием. Бывал я" и в знаменитых кружках высочайшего И'тимад ад-Даула Хатим-бека 30 и Талиб-хана, великого везира Ирана 31, Мирзы Кавам ад-Дина Мухаммада 32, мустауфи ал-мамалика 33, который является признанным [авторитетом] в устройстве пиров и [ведении] застольных (дружеских) бесед; в уважаемом обществе титулованного Ходжи Мухаммад-Ризы 34, везира Азербайджана 35 и доверенного лица государя, который часто устраивал пиршества на раеподобных просторах Грузии, на украшенных словно в раю лужайках с прозрачными родниками при [постоянном] присутствии на них лучших поэтов. За это время я встречался с разными людьми, сталкивался со многими характерами высочайших и нижайших [людей своего] времени, наблюдал нравы как на редкость одаренных, так и людей посредственных, [однако] не встречал я маджлиса столь приятного и радостного и общества столь изысканного и привлекательного [как 35 лет назад].
... /417/ Пока свита августейшего находилась в Исфахане 36, малик [Систана] 37 также был при шахской особе. Когда же войско августейшего выступило в поход в Грузию 38, малик был отпущен в Систан. В Рибат-и Пушт-и Бадам 39 [сей раб] услыхал известие о походе войска властелина мира в Грузию и возвращении малика в Систан. Поскольку высокий стан держал путь в Грузию, [сей раб] отказался от намерения ехать в Исфахан и через Дашт-и Бийабанак 40 выехал в Катан 41. Когда я прибыл в Кашан, августейшее войско уже отбыло в Казвин 42. Когда я приехал в Казвин, августейшее войско ушло и оттуда. Одним словом, [сей раб] догнал войско на берегу [реки] Кабри-Чай 43, вблизи Грузии, и был удостоен чести поцеловать [шахский] ковер. За девять месяцев на службе светлейшего [сей раб] объехал все дороги и края Кахети и Картли и другие города Грузии 44, а 15 ша'бана 1023 года [сего] раба послали увещевать маликов Киджа и Мекрана 45 и привести их [к покорности]. По [40] высочайшему приказу [сей раб] поспешил в те края и после многих трудностей и всевозможных болезней вывез из Киджа тех людей вместе с их маликом и их эмиром Амнр-Мухаммадом-старшим 46 и остальными эмирами и привез их к границе Систана. Они [однако] вернулись назад по подстрекательству обманщиков. [Сей раб] спешно выехал в Исфахан и доложил правду о бесстыдстве малика и эмира Мекрана. Августейший наместник 47, [увидев] в моей слабости и изменившейся наружности следы перенесенных в том краю болезней, расспросил меня о самочувствии и, успокаивая, пообещал передать мне правление теми краями. [Шах] сказал: «Ты оставайся несколько дней в Исфахане, пока не наберешься сил. [Потом] приезжай в Мазандаран 48. Там мы решим твои дела». Светлейший наместник выехал в Мазандаран. Сорок дней спустя [сей] раб также держал путь в Мазандаран. В тот самый день, когда он прибыл на высочайшую службу в город Ашраф 49, ему были пожалованы Кидж, Дизак и Джалк 50. Были написаны [соответствующие] грамоты. /418/ В это время пришло известие о храбрости Теймураз-хана Гурджи 51 и поражении 'Али-кули-хана 52, который был посажен в том краю со стороны светлейшего наместника. От этого известия никто не мог ничего делать 53. Все высокопоставленные лица побудили [сего] бедняка к отъезду в высокий лагерь. [Сей бедняк] сопровождал таким образом [шаха] в том походе. Были завоеваны все владения Теймураза 54. В руки благочестивых борцов за веру попали около 200 тысяч пленных грузин, почти 30 тысяч неверных пали от не знающего пощады меча 55. Еще не успело [войско] покинуть просторы Грузии, как до слуха светлейшего дошла весть о прибытии военачальника Арзрума, Мухаммад-паши 56. [Светлейший] направился из Грузии по тбилисской дороге к летовьям Чухур-Са'да 57. Два месяца он находился в Ишик-Майдани, Агрича, на берегу озера Гукча и в Акмискале 58. Когда кони борцов за веру окрепли, [шах] выступил для отражения [натиска] турок, которые уже достигли окрестностей Ереванской крепости... 59
… /440/ Великий малик 60 через несколько дней был отпущен и отправился в Систан. В тот день светлейший наместник [41] высказал малику сочувственные слова в отношении [сего] раба и явил полное заступничество за отсутствующего, закрыв [тем самым] путь лишения его помощи. [Шах] благодарил [малика] за [сего раба] от своего [имени]: «Такой-то в течение [всего] этого длительного времени сопровождал меня в походе в Грузию, Чухур-Са'д, Азербайджан и Дагестан и нес достойную службу. Чтобы ты не обиделся, мы оказали ему внимание сообразно с его положением и его службой. Положили ему сто туманов 61 хама-сала 62, не считая владений [на правах] тиула 63 в Систане и Фарахе 64, и отпустили его в Герат 65, дабы Хасан-хан 66 вершил все дела в соответствии с его мнением и по его совету. Воистину, он влиятелен (правомочен) в Хорасане 67. Хотя мы и не дали ему должность правителя, но он пользуется всеобщим уважением» 68
/449/ ОКОНЧАНИЕ
хроники « Ихйа ал-мулук»
Биография автора сей книги от рождения и до событий 1028 года 69; испытания, выпавшие на его долю в многочисленных путешествиях...
...
/500/ Четырнадцатое путешествие
Отъезд из Фараха в Ирак 70, а [затем] волею творца в Грузию, из Грузии — на побережье моря Синда 71 и в Мекран; возвращение оттуда в Ирак, снова поездка по всему пограничному району 72 и [всей] Грузии; переезд из той местности на летовья Азербайджана и возвращение в сторону Даники 73, относящегося к Ширвану 74, оттуда — в Фарах
... /501/ 17 ша'бана 1022 года 75 [сей раб] выехал из Фараха в Исфахан. В течение 10 дней благословенного месяца [42] рамазан 76 он оставался в селении Тигаб-и Каин 77 в доме 78 Мир-Ни'маталлаха Разави 79. Оттуда он направился в Хусф 80 к высокообразованному устаду Мавлана Мухаммад-Шарифу Шиуни 81 и провел два дня в присутствии вышеупомянутого ахунда 82, который в действительности был устадом и наставником [сего] бедняка. Указанное лицо провожало [сего] бедняка на протяжении нескольких фарсахов 83. Он распрощался со мной, как будто зная, что другой мирской встречи не будет. Несколько дней спустя в Ирак пришла весть о кончине сего лучшего из мудрых.
Несколько дней [сей раб] ехал по табасской дороге 84, пока не показался Бийабанак 85. Туда пришло известие о том, что его шахская светлость выехали из столичного города Исфахана в Наин, Купа и Ардистан 86 для охоты и что, возможно, доедут до Кашана. Узнав это, я направился в «обитель правоверных» 87 [город] Кашан. Когда он был достигнут, августейшая свита отбыла в Казвин. Пробыв в Кашане несколько дней, [сей раб] тоже поспешил в Казвин. Стало известно, что сведущий шах собирается направить поводья гнедого в сторону Грузии. Я намеревался последовать за высочайшим станом, но заболел и задержался на 15 дней. Немного окрепнув, выехал в «обитель наставлений [на путь истинный]» 88 [город] Ардебиль и удостоился счастья посетить места погребения сефевидских шейхов 89, да будет над ними благословенье и благоволение [Аллаха]! Оттуда по дороге на Арша 90 и по берегу реки Араке [сей раб] прибыл в Карабаг 91, из [Карабага] выехал в Гянджу 92. Переправившись через реку Куру и проехав несколько остановок, [сей раб] присоединился к победоносному лагерю на берегу реки Кабри-Чай в относящейся к Грузии [местности] и удостоился счастья припасть к ногам его величества. Расспросив об обстоятельствах, [шах] изволил ласково обойтись со мной. Много раз он упомянул о том, что «служба каждого, кто даст согласие идти со мной на войну с неверными /502/ в Грузию, достойна похвалы и будет [должным образом] оценена». Как бы то ни было, во время этого похода:
«Подпоясался я поясом служения ему, Жизнь [свою] словно талию опоясал кушаком [готовности]». [43]
Поводом для той [шахской] ласки послужило следующее обстоятельство. Правитель Кахети Александр-хан 93, подвязавшись поясом покорности и повиновения пребывающему в раю шаху 94, усердно служил. Когда же его внук, Теймураз, благодаря воспитанию и стараниям [со стороны] счастливого наместника, стал обладателем короны и престола областей Кахети (Гурджистан-и Кахит) 95, он отступил от верноподданности. Заключив соглашение с правителем Картли Луарсаб-ханом, внуком Симон-хана 95a, они совместно заявили о неповиновении 96. Святой обязанностью падишаха и делом чести мусульман было наказать сих неверных.
[Шах] стоял лагерем на берегу [реки] Кабри-Чай несколько дней, отправив к нему (Теймуразу) с увещеванием Баграт-мирзу, сына Дауд-хана Гурджи 97, который с давних времен рос под сенью сего вечного государства.
Теймураз послал к светлейшему свою мать и своих сыновей в сопровождении 60 именитых азнауров 98 и заверил, что как только свита августейшего покинет эту местность и прибудет в Карабаг, он будет иметь честь явиться [к шаху]. Данное заявление стало причиной еще большего гнева [шаха]. Мать и сыновей [Теймураза] он задержал, а азнауров, которые были предводителями и главарями неверных и храбрецами их народа, отпустил к нему 99, [сказав им]: «Вы гордитесь многочисленностью войска и прочностью [своих] укреплений и укрытий 100. Ладно! Мы как раз [для того] и пришли, чтобы полностью разгромить вас!».
Высокое войско откочевало и по ущелью К.с.к прибыло в область Кисики 101, протяженность которой — от города Загеми 102 до горы М.р.в.к.т (?) 103. От склона горы до берега реки Каник 104 всюду тянутся селения, засеянные поля, города, высокие и величественные сооружения, храмы, и церкви 105.
В самый полдень поднялись в высокую церковь на вершине горы, сбросили несколько камней с ее стены, /503/ сломали крест, являющийся знаком их киблы 106, и возгласили в том храме азан и икама 107. Сей раб громким голосом согласно высочайшему приказу призвал на молитву. Совершив в том месте намаз 108, [шах] восславил ислам и призвал к чистой вере 109. [44]
Когда известие о прибытии свиты августейшего дошло до слуха Теймураза, в полночь вместе с 200 лицемерами он забрал свою семью и направился в Картли 109. Однако останавливаться в Картли не стал и вместе с Луарсабом, тамошним правителем, ушел в сторону Баши-Ачука 110, который также является одной из областей Грузии. [Баши-Ачук] находится в той местности, что в прошлом принадлежала хондкару Рума 111, и не имеет отношения ни к Кахети, ни к Картли, которые подчиняются Ирану. Из-за громады гор и густоты леса нет пути на эту возвышенность даже воображению.
Высочайший наместник, пощадив грузин и азнауров, которые вместе с ним вступили в укрепленное место (сикнак), приказал, чтобы каждый из них шел в свою местность. Местности Кисики и Алаверди 112, а также [местности] по ту сторону реки Каник, как например, Тогай 113, Итил (?) 114, Торга-кал'аси 115, вплоть до пределов Загеми, все были [заняты и] благоустроены. В течение трех месяцев [шах] разъезжал по всем областям и местам Кахети и занимался охотой. Ежедневно [на аудиенции] в том подобном девятому небу дворце 116 присутствовала знать того народа с сыновьями-красавцами, прелестными дочерьми и почтенными дамами привлекательной внешности, с хорошими манерами.
Затем прибыли в Алаверди, лучшее место в Грузии, благодаря приятности и мягкости [климата]; там находится величайшая из тамошних церквей. В ее высоком как небо купольном помещении возвели цитадель 117. Правителем назначили 'Иса-хаиа 118, внука Александра, приходившегося двоюродным братом Теймуразу, и находившегося неизменно в тени благосклонности Хума 119. Вся христианская знать одобрила назначение. В соответствии с местным народным обычаем были устроены празднества, описать которые перо не в состоянии 120.
Оттуда [шах] выехал в сторону каракалкан 121. Это — группа [людей, проживающая] между двумя [частями] Грузии. Они никогда не подчинялись и не служили ни одному из ханов Грузии. Был приказ в течение всей недели нападать, убивать и грабить. Почти 10 тысяч еретиков отправились в преисподнюю. В число пленных были записаны и включены 50 тысяч красивых женщин, девочек и мальчиков, /504/ и они были распроданы среди мусульман 122. [45]
Оттуда вступили в область Картли. [Шах] проявил предельное сострадание и милосердие к жителям той области. В течение целого месяца стояли палатки возле стены (плотины) Искандара, где протекает огромная река 123. Они направили в [Ваши] Ачук 124 послом мудрого советника, Ходжа Мухаммад-Ризу, везира Азербайджана, дабы он [своими] приятными советами склонил Теймураза и Луарсаба к повиновению: «Как только они удостоятся чести припасть к [августейшему] порогу, их владения будут переданы им [соответствующим] приказом!».
Упомянутый ходжа, придя туда, беседовал с ними во время многих собраний. Между ними возникали споры. Всякий раз, как он побеждал их в споре, начинал упрекать их, однако [упреки эти] не оказали на них никакого воздействия. Гургин-хан 125 и дидифал, его жена 126, отдав должное его (ходжи) смелости и его правдивости, встали на путь верноподданности. Теймураз ушел оттуда в Дадийан 127. Гургин-хан вместе с ходжей и Луарсабом шли следом за ним несколько переходов, но советы их на него не подействовали. Упомянутый ходжа тайно заключил с Луарсабом договор и условился, что Луарсаб через несколько дней присоединится к свите августейшего и попросит извинений за свои проступки.
Через 50 дней упомянутый ходжа выехал из того ущелья и прибыл в лагерь августейшего 128.
В то время были приведены в порядок [крепость] Гори 129, крепость Сурами 130 и ряд других крепостей. Спустя некоторое время, Луарсаб-хан удостоился чести поцеловать [шахский] порог 131. Высочайший наместник провел несколько дней на лужайках и в охотничьих угодьях 132...
... /508/ [Сей раб] отправил Малика Иахйю 133 и других людей в Систан, а сам в сопровождении нескольких человек поскакал в Ирак. Проезжал остановку за остановкой, пока не прибыл в Керман 134. Из Кермана выехал в Йезд 135, из Йезда прибыл в Исфахан и имел честь припасть к ногам сведущего шаха и доложил [ему] случившееся. [Шах] участливо расспросив, сказал: «Мы едем на [46] несколько дней в Фарахабад 136. Ты тоже поезжай! Оттуда я пошлю тебя в Мекран, дабы, наказав его народ, ты принял в свои руки владения Кидж и Мекран — мы поручаем управление этими областями тебе!».
Высокий лагерь двинулся в сторону пограничного района. Сей раб в сопровождении Ака Камаля, сына покойного мудрого советника Ака Зайн ад-Дина Мухаммада Кермапи 137, остался в Исфахане, занявшись осмотром [города]. Когда окреп, выехал в Фарахабад, из Фарахабада — в сторону Ашрафа и там был удостоен чести преклонить колени перед августейшей особой. В тот же час [шах] написал пайза 138 о том, что они отпускают меня и назначают правителем [Киджа и Мекрана]. Было решено, что они издадут по этому поводу указы. Не успели, однако, приступить к этому делу, как прибыло известие о разгроме кызылбашского войска, /509/ которое 'Али-кули-хан диван-биги увел в Грузию. Сие известие вызвало сильное недовольство светлейшего 139. Вся знать и эмиры стали советовать [сему] рабу: «Не покидай августейшей свиты ради предмета своего желания и власти над Мекраном».
[Сей] раб вместе с августейшей свитой направился из Ашрафа в Грузию. Проехали весь Мазандаран и Гилян, занимаясь попутно охотой 140. Во время каждой охоты 141 [сей раб] стрелял из лука перед взором светлейшего. Оттуда через Кызыл-Агадж выехали в Муган 142, проехали по берегу реки Араке. Когда территория Кара-бага стала местом стоянки пышных царских шатров, все войска кызылбашей были в сборе. Они двинулись в Грузию, объехали [всю] горную местность, дороги и владения христианских государей, разорили область Кахети, убили н разграбили [его] народ. Были взяты сто укреплений (сикнак), описать которые не представляется возможным 143. Почти 60 тысяч неверных были отправлены в преисподнюю, 200 тысяч молодых женщин, юных девушек, миловидных юношей и красивых детей попали в плен к борцам за веру 144. Еще 100 тысяч пленных [грузин] со стороны горы Албурз 145 увезли в плен лезгины (джама'ат-и лазги), привезли их в предместья Ширвана - и продали 146. [47]
После такой победы [шах] прибыл в Картли и благоустроил этот край. Укрепив Тбилисскую крепость (кал'а-йи Тифлис), расположенную на горе и окруженную семью рядами крепостных степ, возвышавшихся одна над другой, где с горы стекают двадцать источников горячей воды 147, [шах] посадил на ханский трон, на место древних царей Грузии, Баграт-мирзу 148 и удостоил его [почетного] обращения «дядя» 149. Оттуда он двинулся к летовьям Чухур-Са'да. Всех женщин и воинов высокого войска отослал в Ирак и Азербайджан, сам же отправился на летовье. Со временем объехали летние кочевья Агр ича, Акмискал вплоть до побережья озера Гукча 150
1. Имеется в виду Хусрав Ануширван (531-579) — самый знаменитый из сасанидских царей, имя которого стало нарицательным обозначением всех сасанидских государей (а в более широком смысле — вообще государей) в средневековой историографии и литературе «мусульманского» Востока. Кисра — арабизированная форма имени Хусрав (ср. — перс. Хусрав — н.-перс. Хусрав, Хусрау, Хосров) [311, с. 134 и сл.; 14, с. 515-518].
2. В тексте: 'аджам. Так арабы называли неарабское население завоеванных ими территорий. В персидских источниках под этим словом обычно подразумевается Иран (в более узком смысле — Иран домусульманской эпохи) и его население.
Политическое господство ислама, о котором идет речь в данном месте источника, в Иране утвердилось в середине VII в., когда территория Сасанидской державы была завоевана арабами и включена в состав Арабского халифата. Исламизация же Ирана протекала значительно медленнее и в разных провинциях имела свою специфику [198; 196, с. 30 и сл.; 136; 243, с. 21-22, 328-329; 276, с. 15 и сл.; 356, с. 1-56; 280, с. 492 и др.]...
3. Йа'куб б. Лайс ас-Саффар — родоначальник династии Саффаридов, правил в 867-879 гг.
4. Вали ад-Даула Халаф б. Ахмад б. Мухаммад из династии Саффаридов правил в Систане в 963-1003 гг. и прославился как щедрый покровитель науки и поэзии.
5. Малик Тадж ад-Дин Абу-л-Фазл б. Баха ад-Даула Халаф б. Абу-л-Фазл Наср б. Ахмад правил Систаном с 483/ 1090-91 г. по 559/1163-64 г. Согласно «Ихйа ал-мулук», он прожил более ста лет и первым из потомков Саффаридов стал именовать себя маликом (ар. малик — «царь», «князь») [358, с. 3, 55, 74-75; 45, с. 148].
6. Малик Кутб ад-Дин Мухаммад б. Шах-'Али б. Шахзаде, правил Систаном с 802/1402-03 г. по 822/1419 г. [358, с. 109-121; 45, с. 148].
7. Хусрав Парвиз (590-628) — персидский царь из династии Сасанидов, имя которого овеяно множеством исторических преданий и легенд. Упомянутый в данном месте текста Хурмуз — сасанидский царь Хурмуз (Хурмизд, Хормуз) IV (579-590), отец Хусрава Парвиза (см. примеч. 8).
8. В тегеранском издании: падишахан-и Гурдж худ-ра бе мулук-и аджам нисбат мидаханд ва мигуйанд: чун Хусрав-и Парвиз аз хар фарр ирада бе арамана назд-и Михин-бану амаде ва хангама-йи ишк ва ашики-йи Ширин ва Хусрав гарм шуд [358, с. 56]. Русский перевод данного пассажа впервые был опубликован в 1984 г. в статье Г. Г. Берадзе, посвященной анализу приведенных в «Ихйа ал-мулук» легенд о царице Тамар. В переводе была опущена фраза: аз хар фарр ирада бе арамана, а в примечании указано, что в целом смысл фразы не вполне ясен и что текст в данном месте, по-видимому, искажен [28, с. 64, 72-73]. Полученная в дальнейшем фотокопия лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук» подтвердила, что основания для сомнений относительно чтения данной фразы были. Оказалось, что вместо воспроизведенного в издании М. Сутуде «аз хар фарр» (***) букв, «из всего фарра»; под.словом фарр, наличие которого усматривает здесь М. Сутуде, в иранской мифопоэтической традиции, как известно, подразумевается божественная благодать, якобы присущая августейшим особам, предопределяющая их законное право на власть и являющаяся залогом их успехов, см.: 371; 239, с. 557-558 и др.), в лондонской рукописи (л. 25а) достаточно отчетливо читается «аз Хурмуз» (***) «от Хурмуза»),
Упоминание Хурмуза в рассматриваемом контексте вполне логично и понятно, если вспомнить, что Хурмуз — отец главного героя легенды и один из персонажей поэмы Низами и других разработок темы «Хусрав и Ширин». Согласно Низами, враги династии Сасанидов выпустили монеты с именем царевича Хусрава и тем самым настроили царя Хурмуза против своего сына. Узнав о грозящей ему опасности, царевич покинул столицу и отправился в Армению, где он надеялся отыскать красавицу Ширин. В поисках Ширин Хусрав прибывает в Армению и встречается с Михин-бану [173, с. 84 и далее; 7, с. 64 и др.]. Небезынтересно вспомнить, что в этом разделе поэмы Низами глава XXIII имеет заголовок: «Гурихтан-и Хусрав аз Хурмуз ва рафтан-и у бе Арман» («Бегство Хусрава от Хурмуза и его отъезд в Армению») [173, с. 146].
Употребление этнонима «арамана» (араб. мн. ч., «армяне»») для обозначения «страны армян, Армении» не вызывает удивления, в персидских сочинениях, в особенности раннего периода (ср.: «Худуд ал-'алам», «'Аджа'иб ад-дунийа» и др.), подобные факты не редкость.
>В переводе не отражено слово ирада (***, обычно имеющее значение «намерение», «желание», «влечение»), в данном контексте нам не совсем понятное. Возможно, что переписчик допустил здесь графическую описку и вместо *** следует читать *** (причастие прошедшего времени глагола азардан/азардан «обижать (ся)»). В этом случае перевод будет следующим: «...когда Хусрав Парвиз, обидевшись на Хурмуза, приехал в Армению к Михин-бану...». Или же это искаженное *** «убежав», что тоже подошло бы по смыслу.
9. Возможен и другой вариант перевода: «...[между ними] разгорелать бурная любовь [как между] Ширин и Хусравом».
10. В тексте имя Тамар, выражено в написании *** (Т. м. ра). Это лишь один из известных нам вариантов передачи указанного имени арабскими буквами. В арабских легендах оборотной стороны монет самой царицы Тамар и ее преемников (царя Георгия Лаша, царицы Русудан) имя Тамар представлено в форме ***. Такое же чтение отмечено в «Сауганд-пама» («Клятвенная книга») царицы Тамар, а также в сочинениях ряда средневековых мусульманских авторов [190, с. 91 и сл., табл. VIII-X; 125, табл. V-VII; 317, с. 24, 26, 30, 31, табл. II-III; 237, III, с. 147; 81, с. 164; 307, с. 174; 264, с. 222; 310, с. 65-68; 368, с. 291 и др.]. В «Та'рих-и Табаристан» Ибн Исфандийара (нач. XIII в.) засвидетельствованы формы *** и ***» [366, часть III, с. 132, 152]. В турецких (османских) источниках XVI-XVII вв. встречаются чтения *** и *** [223, с. 25, 26; 214, с. 19, 116-119].
11. В тексте после имени Тамар следует слово *** (вавмикал). После этого странного слова издатель (М. Сутуде) совершенно справедливо ставит знак вопроса, но в своих примечаниях и комментариях обходит это сомнительное место молчанием. Между тем комплекс знаков вавмикал, судя по начертанию и общему контексту, в котором он засвидетельствован, должен представлять собой сильно искаженное воспроизведение в арабской графике грузинского дедопал-и («царица»), Данное грузинское слово встречается и в другом месте «Ихйа ал-мулук» (на сей раз в связи с упоминанием имеретинской царицы, жены Георгия III, царствовавшего в Имерети в 1605-1639 гг.) в написании *** (дидифал) [358, с. 504; см. также 372, л. 366]. Искаженным вариантом именно этой формы следует признать, на наш взгляд, комплекс знаков вавмикал, что графически вполне объяснимо (довольно схожее, зачастую почти идентичное начертание в средневековых персидских рукописях букв «дал» и «вав», частое смешивание «фа» с «каф» и т. д.). При подготовке текста рукописи «Ихйа ал-мулук» к изданию М. Сутуде, по-видимому, не уловил графическую и смысловую связь указанных двух форм. Даже слово дидифал (во втором случае) он принял за имя имеретинской царицы и поместил в указатель имен [358, с. 551; кстати, то же самое слово воспринято как личное имя и включено в указатель имен также издателями текстов Искандера Мунши, см.: 367, II, с. 1142; 375, с. 302; ср.: 308, II, с. 1343]. Интересующее нас грузинское слово встречается и в других персидских источниках в различных графических вариантах. Так, в изданиях сочинения Искандара Мунши и «Продолжения» этого сочинения параллельно засвидетельствованы чтения: *** [367, II, с. 693, 694, 738, 816; 215, с. 44, 45, 54, 60; 308, II, с. 884-886, 1020, 1343; 375, с. 158; 117, с. 62, 78, 100]. В сочинении главы придворных астрологов шаха 'Аббаса I Джалал ад-Дина Мухаммада Йазди «Та'рих-и 'Аббаси» отмечена форма *** [379, II, с. 216]. В одном из фирманов шаха 'Аббаса I, датированном мухаррамом 1036/1626 г., интересующее нас слово упоминается в форме персидского мн. ч. в написании *** [247, с. 2; 191, с. 18]. В персидских документах XVIII в. встречаются чтения *** и *** [192, с. 24; 203, с. 338, 339, 345; 251, с. 16, 17, 18, 26, 39]. Слово дедопал-и в различных написаниях засвидетельствовано также в ряде армянских и турецких (османских) источников [223, с. 25-26; 214, с. 19, 116-119; 218, с. 79, 170; 15, с. 134-135, 136; 131, с. 174, примеч. 37 и др.]. Данное слово встречается и в сообщениях ряда европейских авторов XVII в. (Пьетро делла Балле, Дон Джакомо, Амбросио душ Анжуш и др.), порой без толкования (в качестве личного имени), а иногда с пояснением, что, мол, по-грузински это «царица». При этом в европейских источниках указанного периода находим чтения Dedupali, Dedobal, Dedopoli, Dopoli [32 7, с. 5; 326, с. 287, 290, 302; 272, с. 33; 65, с. 393; 231, II, с. 107, 108; 231, III, с. 50, примеч. 134,с. 139, примеч. 3; и др.].
12. В тексте: ва у низ падишах башад. Возможно, здесь «башад» вместо «мибашад» («есть, является») или же «буд» («был»). В последнем случае перевод будет таким: ,.:и [поскольку] он тоже был царем». См. также 28, с. 73, примеч. 18.
13. Естественный для фольклорного произведения анахронизм. Знаменитая Тамар, к образу которой восходит данное предание, как известно, была внучкой Деметре I (1125-1156), а не Баграта. Вместе с тем имя Баграт в предании, по-видимому, фигурирует не случайно. Во-первых, имя это было широко распространено среди царей Грузии и его носило немало грузинских венценосцев, как до царицы Тамар (из таковых последний, Баграт IV, царствовал в 1027-1072 гг.), так и после нее. Во-вторых, в интересующем нас контексте указанное имя может иметь символичное, обобщенное значение, связанное с названием грузинского царского рода Багратиони. Но самое примечательное в комментируемом месте текста — это написание имени Баграт. Здесь оно представлено в форме Еакрат. Такое чтение при упоминании грузинских царей (или других лиц), носивших имя Баграт, равно как при упоминании царского рода Багратиони, характерно для персидских (и вообще арабографических) источников более раннего времени (Например, в известной оде Фалаки Ширвани (XII в.) на смерть грузинского царя Деметре I название царского рода Грузии передано в форме Бакрат; ср. Бакратийан у Хакани [304, с. 48; 49. с. 283, 287]). В памятниках же той эпохи, к которой относится «Ихйа ал-мулук», имя Баграт графически обычно передается в виде Баграт. Именно это написание засвидетельствовано, кстати, и в самом «Ихйа ал-мулук» при упоминании Баграт-мирзы — грузинского царевича, назначенного шахом 'Аббасом I в 1616 г. правителем Картли [358, с. 502, 509].
Следовательно, в двух разных разделах «Ихйа ал-мулук» (во втором разделе, являющемся, кстати, компилятивным, и в хатима) одно и то же имя Баграт передано графически по-разному: в одном случае (при изложении легенды) в написании Бакрат, в другом случае (при упоминании современника автору лица) в форме баграт. Отмеченная деталь, как нам представляется, может указывать на то, что рассматриваемую, легенду автор «Ихйа ал-мулук» заимствовал из какого-то более раннего письменного источника вместе с устаревшим к: XVII в. написанием Бакрат. Ведь если бы он слышал (а начитал) эту легенду, то имя Баграт он, вероятнее всего, выразил бы графически так же, как и имя своего современника: Баграт-мирзы.
14. В тексте: падишах-и кулл-и Гурджистан. Это, несомненно, тоже интересная деталь предания, уводящая нас а глубь веков, в эпоху существования единого сильного Грузинского царства. В те же времена, когда писал свое сочинение Малик Шах-Хусайн Систани и заносил в текст этого сочинения заинтересовавшее его предание о грузинской царице, Грузия в политическом отношении уже не представляла единого царства: она была раздроблена на три царства (Картли, Кахети и Имерети) и ряд самостоятельных княжеств. Эти отдельные образования на территории Грузии в персидских источниках часто обозначаются такими характерными названиями, как «Гурджистанат» (букв. «Грузии» во мн. ч.), «Гурджистан-и Картил», «Гурджистан-и Кахит», «Гурджистан-и Дадийан» и т. п.
15. Имеется в виду великий азербайджанский поэт XII в., один из крупнейших персоязычных поэтов средневековья Низами Ганджави.
16. В тексте: Тамара нам-ра аз ан джахангир, // Тамара-ра Михин-бану-ст тафсир. Данная цитата была подробно рассмотрена нами во введении (см.).
17. 1027 год хиджры начался 29 декабря 1617 г. и завершился 18 декабря 1618 г. н. э.
18. Имеется в виду пророк Мухаммад, основоположник ислама, и его знаменитое переселение (хиджра) из Мекки в Ясриб (Медину), имевшее место в сентябре 622 г. н. э. (по наиболее распространенной версии, Мухаммад подошел к Ясрибу 8 раби' I, т. е. 20 сентября означенного года). Данное событие легло в основу мусульманского летосчисления и год хиджры был объявлен первым годом новой, мусульманской эры. При этом начальной датой нового календаря был принят не действительный день хиджры, а первый день месяца мухаррам (первый месяц лунного календаря доисламских арабов) того же года (дата визуального новолуния, на которую приходился новый год), соответствовавший 16 июля 622 г. н. э. [196, с. 22; 250, с. 12-13; 322, с. 366-367 и др.].
19. Данному пассажу в тексте предшествует описание маджлисов, устраиваемых верховным маликом Систана осенью 1581 г. с участием в них вельможных гостей, местных и приезжих ученых, поэтов, музыкантов [358, с. 216-217]. Эти собрания — приемы навсегда запали в память автору «Ихйа ал-мулук» (тогда ему было всего 10 лет) и он вспоминает о них 35 лет спустя с особым теплом и грустью; вспоминает, как о нечто необыкновенно интересном и неповторимом, несмотря на то, что за последующие десятилетия ему не раз доводилось присутствовать на различных празднествах и собраниях, в том числе на пышнейших приемах во дворцах шаха 'Аббаса I в Исфахане, Казвине, Фарахабаде и др.
20. Имеется в виду автор сочинения, Малик Шах-Хусайн Систани. В публикуемых здесь извлечениях из «Ихйа ал-мулук» выражение «сей раб» (или «сей бедняк») подразумевает самого автора.
21. Мекка — колыбель ислама, главный «священный» город мусульман в Хиджазе (Аравия), где находится важнейшая для всех мусульман святыня и место паломничества храм Ка'ба.
22. Имеется в виду шах 'Аббас I (1587-1629) — самый знаменитый и наиболее грозный представитель династии Сефевидов, годы царствования которого являются вершиной могущества Сефевидской державы. Подробно о жизни и деятельности шаха 'Аббаса I см.: 367, I-II (308, I-II); 379, I-V; 121, с. 180-186; 275; 336, с. 7-8; 162, с. 348-355; 292; 19, с. 21-29; 340, с. 76-103; 354; 332, с. 262-278 и др.
23. В широком смысле под собирательным названием Туран подразумеваются земли, заселенные тюркскими племенами. В рассматриваемом месте «Ихйа ал-мулук» это название использовано для обозначения владений узбекских ханов из династии Аштарханидов (иначе — Джанидов, 1599-1753 гг.). «Властелин Турана» Вали-Мухаммад-хан — третий сын родоначальника этой династии Джанибека; на бухарский престол взошел после смерти своего брата Баки-Мухаммад-хана (ум. в 1605 г.), при жизни которого являлся его наместником в Балхе.
В 1611 г. бухарская знать организовала заговор и Вали-Мухаммад-хан был вынужден бежать со своими сыновьями и приближенными сперва в Самарканд, затем в Мерв, а оттуда в Персидский Ирак к шаху 'Аббасу I. Сефевидский властелин, по политическим соображениям, встретил узбекского хана — своего недавнего врага — с большими почестями, устроив ему торжественный прием в Исфахане. Приезд узбекского хана подробно описывается в сочинениях Искандара Мунши и Джалал ад-Дина Мухаммада Йазди [367, II, с. 836-840; 228, II, с. 869]. Изображение сцены официального приема, устроенного шахом в честь узбекского хана, по сей день сохранилось в одной из настенных росписей дворца Чихил-Сутун в Исфахане [387, с. 561; 379, II, с. 328-329; 73, с. 90-91 и др.]. Именно вышеупомянутое событие имеется в виду в комментируемом сообщении автора «Ихйа ал-мулук», который в то время также находился в Исфахане и принимал участие в празднествах по случаю приезда Вали-Мухаммад-хана. Некоторые подробности данного события изложены в двух других местах «Ихйа ал-мулук», а также в тазкира «Хайр ал-байан» [358, с. 415, 496; 372, лл. 336-346)].
Как явствует из источников, шах 'Аббас I предоставил беглому хану значительные военные силы, с помощью которых ему удалось ненадолго отвоевать и занять Бухару. Однако вскоре, в решающем сражении под Самаркандом, Вали-Мухаммад-хан был разбит узбеками и казахами, которые захватили раненого хана и прикончили его (по свидетельству автора «Та'рих-и 'Аббаси», Вали-Мухаммад-хан был убит 7 раджаба 1020/15 сентября 1611 г.) [367, II, с. 832-847; 308, II, с. 1039-1057; 228, II, с. 869; 122, с. 409; 379, IV, с. 137-139].
24. О термине «навваб» см. примеч. 47. В данном сообщении имеется в виду Рустам-Мухаммад-хан, сын упомянутого выше Вали-Мухаммад-хана (см. примеч. 23), который после гибели отца остался в Иране. О нем подробно сообщается в сочинении Искандара Мунши, в известном «Продолжении» этого сочинения, а также в «Хулд-и барин» Мухаммад-Йусуфа, где последнее свидетельство о Рустам-Мухаммад-хане относится к 1049/1639-40 г. [367, II, с. 834, 835. 839. 847, 857. 865- 866, 927-928, 941, 961-963, 983, 987-988; 375, с. 106, 152, 231]. Упоминается он и в других источниках. Так, например, в «'Аббас-нама» Мухаммад-Тахир Вахида Казвини отмечается, что когда в год своей коронации шах 'Аббас II (1642-1666) направлялся из Кума в Казвин и подъехал к г. Саве, то на подступах к городу его торжественно встретил Рустам-Мухаммад-хан, сын Вали-Мухаммад-хана, который еще со времен шаха 'Аббаса I владел этой территорией на правах тиула [376, с. 22]. В другом месте того же источника сообща ется о смерти (между 1066/1655-56 — 1069/1658-59 гг.) «Вали-Мухаммад-хана, сыга Рустам-хана престолонаследника Туркестана» и о переходе его владений в Гератской области к его брату Мухамм,ад-Амин-хану [376, с. 229]. Судя по всему, в данном сообщении речь идет о двух сыновьях Рустам-Мухаммад-хана, один из которых носил имя своего деда. Следовательно, потомки Рустам-Мухаммад-хана тоже продолжали жить в Иране, вдали от Бухары.
25. Шахин-Гирей — широкоизвестный из восточных, русских и других источников крымский царевич, жизнь которого полна различных приключений и авантюр [подробно о Шахин-Гирее и его похождениях см.: 222, с. 452-458, 472-473, 476-492, 506-509, 522-523; 175, с. 85-86, 94-95, 99-100, 107, 108-116, 11.8-128 и др.; 178, с. 117-119].
В 1023/1614 г. Шахин-Гирей, спасаясь от опасности, грозящей ему со стороны турецкого султана, арестовавшего его старшего брата Мухаммад-Гирея, бежал к шаху 'Аббасу I. Па свидетельству Искандара Мунши, беглый крымский царевич прибыл к сефевидскому шаху в то время, когда тот стоял лагерем в Восточной Грузии, близ г. Гори [367, II, с. 881, 935; 308, II, с. 1095, 1154]. Заметим попутно, что автор «Ихйа ал-мулук» в тот период тоже находился при шахской особе и, следовательно, был свидетелем приезда крымского царевича. Поступив на службу к шаху 'Аббасу I, Шахин-Гирей продолжил борьбу с крымским ханом Джанибек-Гиреем II (1610-1623, 1627-1635) и его сюзереном, турецким султаном. В апреле 1623 г. властелином Крыма султаном был назначен Мухаммад-Гирей, калгой (калга — первое должностное лицо при дворе крымских ханов) которого объявили его младшего брата Шахин-Гирея. 9 мая 1624 г. Шахин-Гирей вступил в Бахчисарай в сопровождении кызылбашского отряда. «Этот отряд, — замечает А. А. Новосельский, — был личной гвардией калги и оставался при нем и в последующее время. Через своих людей шах Аббас прочно держал Шагин Гирея в своих руках» [175, с. 111]. Шахин-Гирей играл ведущую роль в жизни и в политике тогдашнего Крыма, явно затмевая собою менее яркую личность своего брата и повелителя Мухаммад-Гирея III (1623-1627). Не случайно, что этот период в русских источниках нередко определяется как «шингиреево время». Кроме того, в русских документах той эпохи царевич и калга Шахин-Гирей подчас называется даже крымским царем, что указывает на его величие и фактическую власть. Кстати, и в комментируемом нами сообщении автора «Ихйа ал-мулук» Шахин-Гирей назван «падишахом татар», что тоже весьма характерно.
После вторичного водворения Джанибек-Гирея II в Бахчисарае, потерпевшие от него поражение Мухаммад-Гирей и его брат в 1628 г. покинули пределы Крыма и бежали к запорожцам. Вскоре в одном из сражений Мухаммад-Гирей погиб. После этого Шахин-Гирей проскитался еще несколько лет (во время этих скитаний он еще раз попал в Иран и имел встречу с шахом Сефи I в Хамадане, о чем сообщается в «Продолжении» сочинения Искандера Мунши под 1039/1629-30 г., см. 375, с. 36-37) и в раби' I 1043/сентябре-октябре 1633 г. добровольно сдался султану. Крымский царевич был отослан на остров Родос, где впоследствии по приказу султана Ибрахима I (1640-1648) его удушили арканом.
26. Среди упоминаемых в данном месте текста вельможных особ Сефевидской державы, которых наш автор сравнивает с мифическим царем Фаридуном (герой иранской мифологии, победивший царя-змея Заххака), первым назван Аллахвирди-хан — прославленный иранский полководец, правитель Фарса, (и ряда других областей), грузин по происхождению.
По некоторым данным, Аллахвирди-хан еще при Тахмаспе I (1524-1576) был зачислен в ряды отборных шахских гуламов. В конце 80-х и в начале 90-х гг. XVI в. он сыграл значительную роль в утверждении на троне молодого 'Аббаса I и вскоре стал одним из «столпов» его державы. По данным Искандера Мунши, в начале правления шаха 'Аббаса I Аллахвирди-х,ан был заргар-баши сефевидского двора (о том, что он был заргар-баши, сообщает также автор «Зубдат ат-таварих», см. 386, с. 299), причем уже в 997/1588-89 г. его произвели в эмиры и ему пожаловали султанский титул [367, I, с. 401; 308, II, с. 578]. В событиях 1001/1592-93 г. он уже упоминается как хан [367, I, с. 448; 308, II, с. 621].
При непосредственном и самом активном участии Аллахвирди-хана была осуществлена шахом 'Аббасом I известная военная реформа. Одним из важнейших актов этой реформы явилось создание многотысячного конного корпуса гуламов, начальником которого (куллар-акаси) был назначен Аллахвирди-хан (в «Раузат ас-Сафавийа» Мирза-бека Джунабади отмечается, что первым куллар-акаси шаха 'Аббаса I являлся Йол-кули-бек; последний, однако, вскоре скончался и на его место шахом был назначен Аллахвирди-хан, см. 333, с. 32). Кроме того, в 1004/1595-96 г. шах пожаловал ему должность, правителя Фарса, а через некоторое время сделал его главнокомандующим войсками всего Ирана [367, I, с. 515 и далее; 308, II, с. 690 и далее]. Известный исследователь истории государства Сефевидов Р. М. Сейвори, касаясь столь головокружительного возвышения Аллахвирди-хана, отмечает: «Ву 1595, Allahverdi Khan, a Georgian, had become one of the most powerful men in the Safavid state... His power reached its peak in 1598, when he was appointed commander-in-chief of the armed forces. His rise to such eminence in so short a time can only be described as meteoric» [340, c. 81-82].
На высоких военно-административных постах Аллахвирди-хан проявил себя незаурядным организатором и крупным полководцем. С его именем связано, например, подчинение и присоединение Кух-Гилуйе (1596 г.) и Луристана (1597 г.), завоевание Бахрейна и Лара (1601-1602 гг.), взятие Багдада (1603 г.), отвоевание у турков Тебриза (1603 г.), Гянджи (1606 г.) и др. По свидетельству источников, из своих полководцев шах 'Аббас I больше всех уважал Аллахвирди-хана, которого он обычно величал «отцом» [379, II, с. 92; 242, с. 63]. Следует также упомянуть об активной строительной деятельности Аллахвирди-хана. Под его руководством был воздвигнут целый ряд значительных сооружений в Исфахане, Ширазе и других местах. Некоторые из этих сооружений продолжают свое функционирование и в настоящее время. Таковы, в частности, великолепный «мост Аллахвирди-хана» (иначе «Си-у-сепол») в Исфахане (в 1970-1971 гг. мост был тщательно реставрирован и укреплен), крытый базар в Ларе (о том, что ныне этот архитектурный торговый комплекс восстановлен и вновь функционирует см. 301, с. 78, примеч. 8) и др.
Аллахвирди-хан скончался 14 раби' II 1022/3 июня 1613 г. и был с большими почестями похоронен в Мешхеде [367, II, с. 871; 308, II, с. 1083-1084; 379, IV, с. 196; см. также 370, с. 483, где приводится стихотворная хронограмма с датой его смерти]. Величественный мавзолей Аллахвирди-хана, сооруженный, кстати, еще при его жизни, по сей день украшает центральную часть Мешхеда (мавзолей находится на проспекте Фалаке, близ известной мечети Гаухаршад).
После смерти Аллахвирди-хана правителем Фарса был назначен его старший сын Имам-кули-хан, который до этого являлся правителем Лара (с 1602 г.). С именем Имам-кули-хана, ставшего вскоре одним из самых могущественных личностей Сефевидской державы, связаны многие крупные победы сефевидской армии. Достаточно отметить, что именно под его командованием в 1621-1622 гг. шахские войска (с участием английского флота) отвоевали у португальцев Кишм и Хормуз и изгнали их из Персидского залива. Высокими должностными лицами и видными военачальниками были также младший сын Аллахвирди-хана Дауд-хан и его внук (сын Имам-кули-хана) Сефикули-хан.
Выше уже указывалось о грузинском происхождении Аллахвирди-хана. Он был выходцем из грузинского феодального дома Ундиладзе. В. Н. Габашвили, посвятивший специальное исследование деятельности Ундиладзе в Иране в XVI-XVII вв., отмечает: «По-видимому, в результате феодальных междоусобиц Ундиладзе вынуждены были покинуть Грузию и перебраться в Иран. Однако их связь с Грузией и грузинским феодальным обществом не прекращалась. Этому способствовало и то обстоятельство, что находящиеся в Иране Ундиладзе родственными узами были связаны с царственными и феодальными фамилиями Грузии. Так, Дауд-хан был. женат на сестре Теймураза I — Елене, одна дочь Имамкули-хана была женой Андукапара Амилахвари, а вторая — невесткой Ростом-хана Саакадзе. Кроме того, жена самого Алаверди-хана (мать Имамкули-хана) принадлежала к грузинской феодальной фамилии» [64, с. 83-84]. Последним ярким проявлением тесных связей Ундиладзе с Грузией явилось совместное антикызылбашское восстание Теймураза I и Дауд-хана в 1632-1633 гг. В этом восстании, как выясняется, был замешан также Имам-кули-хан. Восстание, однако, закончилось провалом. Имамкули-хан и его сыновья по приказу шаха Сефи I (1629-1642) были схвачены и преданы казни. Некогда могущественный род Ундиладзе в 1633 г. был жестоко разгромлен и почти полностью истреблен. Спаслись лишь несколько человек, в том числе Дауд-хан, который сбежал в Турцию. Подробно об Аллахвирди-хане и его наследниках, которых Р. М. Сейвори называет «нуворишами сефевидского общества» [340, с. 81], см.; 337, с. 891-892; 340, с. 81-82, 88, 116 - 118, 170 - 171, 229-231; 2. с. 32 и сл.; 273, с. 30-42; 64, с. 64-84; 62, с. 395-396; 65, с. 359-360; 170, с. 91-99, 108-119; 145, с. 67, 69, 71-74, 76-78; 168, с. 165-173: 77, с. 103-111; 78, с. 13-15; 79, с. 62-65: 117, с. 27-35, 52-59, 72-74; 242, с. 63-70; 110, № 5, с. 137-147; 110, № 6, с. 154-168; см. также; 316, с. 525-533, с. 10-11, 32, 33-35, 37, 51, 55; 379, II- IV; 271, I, с. 261-265; 213, с. 71-72; 228, II, с. 870-871; 237, I с. 180-181; 72, с. 8-10; 342, с. 418; 151, с. 153-160; 73, с 103-106: 94, с. 168-173; 95, с. 22-24; 183, с. 75-79: 332,. с. 265, 282; 231, III, с. 184 - 188; 110а, с. 25-35, 122 и др.
В заключение отметим, что в «Ихйа ал-мулук», помимо самого Аллахвирди-хана упоминаются также его сыновья. Имам-кули-хан, старший сын Аллахвирди-хана, назван в числе полководцев, посланных шахом 'Аббасом I в 1616 г. против турок, осадивших Ереванскую крепость [358, с. 418, 509]. Младший сын Аллахвирди-хана Дауд-хан, в тексте: Дауд-хан валад-и кучик-и Аллахвирди-хан) упоминается среди шахских эмиров, прибывших 26 джумада I 1031/8 апреля 1622 г. в Фарах с целью похода на Кандагар [358, с. 441-442]. Отмечается также его непосредственное участие в штурме Кандагарской крепости [358, с. 443].
27. Имеется в виду Хусайн-хан шамлу, который с 1007/ 1598-99 г. на протяжении 20 лет был правителем Герата. В нашем источнике данное лицо упоминается неоднократно, автор сочинения был с ним в большой дружбе, часто и подолгу гостил у него, не раз получал от него поддержку и помощь в трудные минуты. Скончался Хусайн-хан шамлу в 1027/1618 г. и был погребен в Мешхеде [358, с. 149, 218, 404, 408-409, 415-416 и др.; 367, I, с. 443, 574, 576 и др.; 367, II, с. 942;, 305, с. 34].
28. Гандж-'Али-хан, по происхождению курд, в течение 30 лет был правителем Кермана, а после завоевания шахом 'Аббасом I Кандагарской крепости (1622 г.) стал одновременно и правителем Кандагара. За верную службу и доблесть шах пожаловал ему вместе с ханским титулом почетный лакаб (или почетное обращение) «отец» (лакаб-и арджуманд-и баба'и йа'ни пидари). Умер в 1034/1624-25 г. После его кончины правителем Кандагара более 10 лет являлся его сын 'Али-Мардан-хан, который, однако, в 1047/1637-38 г. изменил шаху Сефи I и перешел на сторону властелина Индии [367, II, с. 904, 907, 977-978, 1041, 1086; 375, с. 211-213, 293; 376, с. 29; 379, II, с. 363, 378-380; 379, III, с. 175; 333, с. 27, 37 и др.].
29. В этом месте текста: Гази-хан; то же самое и на с. 415 тегеранского издания. Однако на с. 497 и 510 дается правильное чтение: Кази-хан. Имеется в виду хорошо известный из источников Кази-хан Сайфи Хусайни Казвини, глава шиитского духовенства (великий садр) Сефевидской державы с 1015/1606-07 г. по 1026/1617 г. Умер он в 1030/1620-21 г. [367, I, с. 278; 367, II, с. 719, 863-864, 908-909, 1089; 308, II, с. 1188; 379, V, с. 66-68; 164, с. 125-126, 129 и др.; об институте «садр» в государстве Сефевидов см.: 334, с. 46-47; 343, с. 114, 123-124; 340, с. 30, 87-88, 93; 379, И, с. 395-396; 267, с. 259-262; 296, с. 78-80; 148, с. 122-128 и др.]. Вышеупомянутый Кази-хан был личным уполномоченным шаха 'Аббаса I при заключении ирано-турецкого мирного договора в 1612 г. Интересно отметить, что в составе иранской делегации, прибывшей во главе с Кази-ханом в Стамбул в 1612 г., была грузинка-дипломат по имени Гулчара (Гулчехре), которая, как выясняется из источников, сыграла весьма активную роль в заключении ирано-турецкого мирного договора [211, с. 137-143; 212, с. 238-244, 248-250; 379, V, с. 51-52; 231, III, с. 43-46].
30. И'тимад ад-даула («Доверие державы») — титул везира, считавшегося в исследуемый период главой гражданской администрации Ирана, важнейшим среди «столпов державы» (аркан-и даулат). И'тимад ад-даула как титул великого зезира впервые был введен в конце правления шаха Тахмаспа I (1524-1576). До шаха 'Аббаса I великий везир не имел столь большого веса и не входил в число «столпов державы». Его роль значительно и резко возросла в результате административной реформы шаха 'Аббаса I, направленной на дентрализацию и укрепление государственной власти [подробно см.: 352, с. 44-46, 114-116; 374, № 1-2, с. 75-78; 340, с. 92, 177; 341, с. 281-282; 198, с. 293; 229, с. 112-122; 20, с. 16; 334, с. 20-21 и др.].
В комментируемом сообщении нашего источника речь идет о великом везире Хатим-беке Ордубади. Принадлежал он к богатой фамилии наследственных калантаров города Ордубада, Насирийе, возводившей свое происхождение к знаменитому ученому XIII в. Насир ад-Дину Туси. Хатим-бек в течение 10 лет был везиром Кермана, затем в 999/1590-91 г. шах назначил его на должность главного казначея державы, а через год сделал его великим везиром. С того дня и вплоть до своей :кончины (ум, 6 раби' I 1019/29 мая 1610 г.) он был великим везиром Сефевидской державы. После смерти Хатим-бека в должности великого везира шах 'Аббас I утвердил его старшего сына Мирзу Абу Талиб-хана [367, I, с. 419, 420- 421, 439 и др.; 367, II, с. 722-727, 827, 1091; 379, II, с. 30, 46 и др.; 194, с. 250, 293; 197, с. 121, 181; 228, III, с. 1472-1473; 162, с. 349-350; 176, с. 92 и др.].
31. В другом месте наш автор называет его И'тимад ад-Даула Мирза Талиб-хан [358, с. 522]. Имеется в виду Мирза Абу Талиб-хан, сын упомянутого выше Хатим-бека Ордубади (см. примеч. 30), ставший после смерти отца великим везиром Ирана. В 1030/1620-21 г. был смещен с этой должности. Однако с 1041/1632 г. по 1044/1634 г. в источниках он вновь фигурирует как великий везир. Был убит 2 сафара 1044/28 июля 1634 г. [367, II, с. 807, 965-966, 1091; 379, II, с. 401; 334, с. 26 и др.].
32. Имеется в виду Мирза Кавам (в «Ихйа ал-мулук» — Кавам ад-Дин) Мухаммад Кафрани Исфахани, выходец из знатной исфаханской фамилии Кафрани (или Куфрани). Некоторое время служил везиром при правителе Герата, а в 1014/1605-06 г. был назначен главным казначеем Сефевидской державы. Умер 10 рамазана 1029/9 августа 1620 г. В «Ихйа: ал-мулук» данное лицо упоминается неоднократно, с ним наш автор встречался в Исфахане, Казвине, Фарахабаде, Герате и др. [367, II, с. 675, 956, 1092-1093; 358, с. 408, 416, 449, 463 и др.; 370, с. 549, 328, с. 246, 247; о фамилии Кафрани, представители которой занимали высокое положение в Исфахане на протяжении нескольких столетий, см. 328, с. 246-248].
33. Мустауфи ал-мамалик-главный казначей Сефевидской державы, заместитель великого везира по делам ведомства диван ал-мамалик. В его ведении находились важнейшие финансовые дела, налоговый аппарат, составление приходной и расходной частей бюджета, утверждение тиулов и других вознаграждений, окладов и жалований должностным лицам и т. д. [более подробно см.: 352, с. 55-56, 122-123; 374, № 3, с. 198-199; 198, с. 293; 230, с. 141-145; 267, с. 262-263 и др.].
34. Ходжа Мухаммад-Риза упоминается во многих источниках (персидских, грузинских, армянских, русских, европейских). Он был родом из под Казвина. Его отец, Ходжа Малик Джувайни, одно время служил писарем в аппарате гератского правителя, затем переехал обратно в Персидский Ирак. В 1016/1607-08 г. Ходжа Мухаммад-Риза был назначен шахом 'Аббасом I везиром Азербайджана. Входил в круг особо приближенных к шаху лиц. Скончался в 1031/1621-22 г. и был похоронен в Мешхеде [367, II, с. 991; 308, II, с. 1212-1213; 370, с. 74; 372, л. 4286; в «Та'рих-и салатин-и Са'фавийа» Мухаммад-Ма'сума отмечается, что его погубили враждебно настроенные против него придворные шаха, см.: 364, с. 58-59, где приводится хронограмма с датой его смерти] В небольшой некрологической заметке по случаю кончины везира Азербайджана Искандар Мунши упоминает о его хваленом красноречии (эту черту отмечают и другие источники), меценатстве и увлечении поэзией [367, II, с. 991, где в качестве образца приводится один бейт этого везира; там же на с. 758 цитируется его руба и; его стихи включены также в различные тазкира, см.: 372, л. 4286; 370, с. 74-75; 334, с. 45; об одной рукописи сборника его стихов см.: 291, с. 311].
Среди современников Ходжа Мухаммад-Риза был широко известен под прозвищем «Сару-ходжа» («Желтый ходжа»), а также под почетным прозванием «Фидави» («Самопожертвователь», «Жертвующий своей жизнью»), пожалованным ему в 1614 г. после возвращения из Имерети, где по поручению шаха 'Аббаса I он вел переговоры с грузинскими царями [367, II, с. 757-758, 760, 773-774, 776, 875-877, 953, 991, 1093; 375, с. 274; 363, е.. 415; 370, с. 74-75 и др.]. Об этих переговорах помимо сочинения Искандара Мунши рассказывается также в других источниках (подробно об этом см. ниже, примеч. 128), в том числе в «Ихйа ал-мулук» и «Хайр ал-байан» нашего автора. В «Ихйа ал-мулук» везир Азербайджана назван либо как Ходжа Мухаммад-Риза, либо Мирза Мухаммад-Риза, несколько раз упоминается его прозвание «Фидави», но нигде не приводится его популярное прозвище «Сару-ходжа» [358, с. 439, 450, 512, 528]. Данное прозвище наш автор упоминает в своем тазкира «Хайр ал-байан» [372, лл. 426а-429а]. Имя, прозвище и прозвание интересующего нас лица в полном виде представлены в «Та'рих-и Гилан» Абд ал-Фаттаха Фумени и в «Тазкира-йи Насрабади» [270, с. 150-151, 160, 165-167, 171; 370, с. 74], однако о его переговорах с грузинскими царями в этих сочинениях не сообщается. В грузинских и армянских источниках Ходжа Мухаммад-Риза упоминается исключительно в связи с его дипломатической миссией в Грузии в 1614 г. При этом его полное имя и прозвание «Фидави» в этих источниках вообще не приводятся, в них он фигурирует только как «Сару ходжа» [45, с. 121-423; 213, с. 30-31; 124, с. 229-230; 249, с. 81-82; 116, с. 432] или просто «ходжа» [16, с. 58; 37, с. 394] (У Вахушти Багратиони в качестве посланника шаха 'Аббаса I в Имерети фигурирует некий безымянный шахский евнух (сачуриси) [54, с. 423; 55, с. 53; 279, с. 50; см. также: 116, с. 432]. Возможно, упомянутый в ранних грузинских источниках «ходжа» им был ошибочно воспринят и осмыслен в значении «евнух» (кстати, такие ошибки встречаются и в ряде современных исследований, о чем см. ниже), что, однако, к интересующему нас везиру не подходит. Возможно также, что из разных смысловых значений слова «ходжа» царевич Вахушти использовал значение «евнух» умышленно, для уничижительной характеристики вражеского посланника. Как известно, персидское ходжа (хаджа) — широко распространенное на Востоке полисемантичное слово с рядом общих и технических значений. В средневековых источниках «ходжа» встречается в основном в качестве титула уважаемого и влиятельного человека, в значениях «господин», «хозяин», «учитель», «мудрец», «богатый купец» и др. «Евнух» — лишь одно из узких технических значений этого слова. Поэтому вполне естественно, что при толковании термина «ходжа» (равно как и всех других полисемантичных слов) в каждом конкретном случае надо исходить из содержания соответствующего контекста. К сожалению, это требование соблюдается далеко не всегда. Примеры неверного толкования интересующего нас термина в работах некоторых современных исследователей грузинских источников (заметим, что помимо указанных выше текстов «ходжа» неоднократно упоминается и в других грузинских письменных памятниках) рассмотрены в вышедшей недавно статье Р. К. Кикнадзе, посвященной вопросам методики изучения и издания письменных исторических источников. Автор статьи совершенно справедливо критикует тех исследователей, которые при толковании термина «ходжа» ошибочно отдают предпочтение узкому значению «евнух», игнорируя при этом все другие значения и само содержание конкретного контекста, в котором засвидетельствовано это слово [132, с.59-60]). В русском переводе грамоты Мамин Гуриели, сохранившемся в материалах посольства из Грузии в Москву игумена Харитона, имеется упоминание о шахскота посланнике «Сарыходжа» и его переговорах с грузинскими царями [155, с. 48; 47, с. 25]. В донесениях русских послов, касающихся событий конца 1614 г. (в частности, встречи шаха с послами в Кызыл-Агадже), неоднократно упоминается «Сары хозя, которой у посольских дел» [187, 11, с. 293, 294, 301, 303, 345]. Отметим также, что в письмах итальянца Пьетро делла Балле, датированных 1617-1619 гг., интересующее нас лицо фигурирует как везир Saru Chogia [326, I, с. 221, 326, 328, 494].
35. В тексте: вазир-и мамалик-и Азербайджан. О техническом значении термина мамалик в государстве Сефевидов см.: 352, с. 24-25; 340, с. 79-80. Что же касается названия Азербайджан, то в наиболее распространенном в исследуемую эпоху смысле оно обозначало область Тебриза с прилегающими территориями. В более же широком понятии под Азербайджаном иногда подразумевалась обширная территория, включавшая помимо собственно Азербайджанского бегларбекства (с центром в Тебризе) также Ширван и ряд других областей. В комментируемом месте источника речь идет о везире бегларбекства Азербайджан. В государстве Сефевидов везиры бегларбекств ведали всеми финансовыми делами и налогами в области и подчинялись непосредственно шаху и великому везиру [367, II, с. 1085-1087; 352, с. 44, 164; 194, с. 247-258; 334, с. 41 и далее; 208, с. 28-29; 20, с. 18-19; 333, с. 6-7 и др.].
36. Исфахан — крупнейший иранский город исследуемой эпохи, с 1598 г. столица Сефевидской державы. Подробно об этом городе см.: 25.VII, с. 172-175; 320, с. 22-29; 315, с. 97- 107; 351, I-II; 302, с. 65-98; 328; 387; 340, с. 154-176 и др.
37. Имеется в виду верховный малик Систана Малик Джалал ад-Дин Махмуд-хан, который на правление Систаном заступил 17 шавваля 998/19 августа 1590 г. [358, с. 317, 423-424, 457]. Об его родственной связи с автором «Ихйа ал-мулук» было сказано в вводной части нашей книги.
38. Речь идет о первом военном походе шаха 'Аббаса I в Грузию (1613-1614 гг.).
39. Рибат-и Пушт-и Бадам (Ребате-Поште-Бадам или просто Поште-Бадам) — оазис и укрепленный пункт среди пустыни между Табасом и Йездом; развалины средневековой крепости и ныне видны возле одноименного населенного пункта на самой границе остана Йезд [201; 384; 378, X, с. 46; 163, с. 98, 120-135].
40. Дашт-и Бийабанак — название северной части Большой Соляной пустыни (Дашт-и Кавир) в Иране, прилегающей к оазису Бийабанак (см. примеч. 85).
41. Кашан — один из важных средневековых иранских городов (на дороге Исфахан — Кум), сохранивший свое значение как торгово-ремесленного и культурного центра и в эпоху Сефевидов. Согласно источникам, тело умершего 24 джумада I 1038/19 января 1629 г. в Фарахабаде шаха 'Аббаса I было перенесено и погребено в Кашане, в мечети, пристроенной к местной шиитской святыне — мавзолею Хабиба б. Мусы [367, II, с. 1077-1079; 308, II, с. 1301-1303; 25, VII, с. 176; 320, с. 120-126; 282, с. 694-695; 73, с. 134-142].
42. Казвин — один из важнейших городов средневекового Ирана (расположен к северо-западу от Тегерана), который с 1548 г. на протяжении полвека являлся столицей Сефевидского государства, перенесенной в 1598 г. шахом 'Аббасом I в Исфахан. В XVII в. Казвин оставался одной из резиденций сефевидских шахов и, согласно источникам, по своим размерам и блеску не уступал ни одному другому иранскому городу, кроме Исфахана [320, с. 65-72; 314, с. 857-862 и др.].
43. Имеется в виду река Иори, название которой в персидских и турецких источниках обычно передается в форме Кабри-Чай или просто Кабри (иногда в текстах встречаются также чтения Кабур и Капур) [214, с. 122-124].
Название реки в тегеранском издании «Ихйа ал-мулук» передано неточно. В рассматриваемом месте текста читается Кари-Чай [358, с. 417], в других же местах, где повторно излагаются те же события, отмечено чтение Кара-Чай [358, с. 501, 502]. Последняя форма включена и в указатель географических названий [358, с. 587]. Между тем в тексте самой рукописи Британского Музея во всех местах представлено правильное чтение: Кабри-Чай [лл. 1756, 208а]. В известной нам рукописи тазкира «Хайр ал-байан» того же автора при описании тех же фактов совершенно отчетливо читается Кабри-Чай [372, л. 356]. В соответствующих местах «Та'рих-и 'алам-ара-йи 'Аббаси» и «Зубдат ат-таварих» также названа «река Кабри» [367, II, с. 869; 386, с. 313]. При этом, как уже отмечалось выше (см. Введение, примеч. 26), автор «Зубдат ат-таварих» сообщает нам дату прибытия шаха и его войска к реке Кабри (т. е. Иори) — 19 зу-л-хиджжа 1022/30 января 1614 г. [386, с. 313].
44. В издании М. Сутуде: тамами-йи. масалик ва мамалик-и Гахит ва Картил ва дигар шахрха-йи Гурджистан. В данном месте лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук» первый топоним приведен в написании *** (Хак.т) [л. 208а]. М. Сутуде прав, считая его искаженной передачей (Ках.т) [358, с. 417, примеч. 2; кстати, в тексте лондонской рукописи, во всех других случаях засвидетельствовано именно это чтение]. Вместе с тем уважаемый издатель допускает ошибку, указывая, что в данном топониме начальный согласный должен быть прочитан как «г» и что якобы в самой Грузин по сей день произносится именно так [358, с. 417, примеч. 2]. На основе этого название Кахети в наборном тексте «Ихйа ал-мулук» всюду передается издателем в написании *** вместо традиционного для персидских сочинений и более близкого к собственно грузинскому произношению (груз, *** написания ***.
45. Т. е. 20 сентября 1614 г. В другом месте автор пишет, что из шахского лагеря он выехал 17 ша'бана/22 сентября [358, с. 504-505]. Мекран (Макран, Макуран; о происхождении названия см.: 243, с. 79; 345, с. 523) — область к югу от Систана, на побережье Аравийского моря. В средние века главным городом Мекрана являлся Кидж (Кич). Ныне западная часть исторического Мекрана входит в состав Ирана, а восточная часть (включая Кидж) принадлежит Пакистану. В персидских источниках для обозначения всей этой области часто применялось выражение «Кидж-у-Макран», т. е. «Кидж и Мекран» (ср. Cesmacoran у Марко Поло, Chic-e-Macran у Пьетро делла Балле, *** у Парсадана Горгиджанидзе и др., см.: 25, VII, с. 150-151; 326, I, с. 313, 501; 124, с. 291). Именно сочетание «Кидж-у-Макран» отмечено в комментируемом сообщении автора «Ихйа ал-мулук».
Находясь на границе Сефевидской державы с государством Великих Моголов, названная область часто меняла своих хозяев. Как явствует из письменных источников, шах 'Аббас I принимал энергичные меры для утверждения в Мекране своей власти [333, с. 12]. Большую поддержку шаху в этом его стремлении оказывали малики соседнего с Мекраном Систана и в их числе Малик Шах-Хусайн Систани. Последний, судя по материалам «Ихйа ал-мулук» и «Хайр ал-байан», неоднократно выступал посредником в урегулировании политических конфликтов в Мекране (о посылке шахом 'Аббасом I в Кидж и Мекран Малика Шах-Хусайна Систани со специальным заданием упоминает также Искандар Мунши в своем сочинении, см.: 367, II, с. 958; 308, II, с. 1179). Из «Ихйа ал-мулук» мы узнаем, что в 1615 г. шах даже решил отдать управление названной областью нашему автору. По этому поводу были составлены соответствующие указы, однако развернувшиеся вскоре события (в частности, восстание в Кахети и последовавший за этим карательный поход шаха, в котором пришлось участвовать и Малику Шах-Хусайну Систани) отсрочили и заморозили дело о его назначении. В дальнейшем он так и не получил обещанную власть в Кидже и Мекране.
46. В другом месте источника он упоминается как предводитель и глава всех эмиров Мекрана [358, с. 506].
47. Имеется в виду шах 'Аббас I. В персидских источниках в отношении сефевидских шахов часто употребляются выражения типа «августейший наместник», «высочайший наместник», «светлейший наместник» и т. п. В этих выражениях, нередко встречающихся и в публикуемых нами извлечениях из «Ихйа ал-мулук», понятие «наместник» передается словом навваб, являющимся формой мн. ч. от на'иб (ар), 'наместник, заместитель', ко имеющим в данном случае значение Pluralis majestatis [293, с. 25 и далее]. Следует иметь в виду, что формально держава Сефевидов была шиитской теократией, в которой как светская, так и духовная власть принадлежала шаху. Шах считался «потомком» Мухаммада и 'Али, духовной главой шиитов и признавался временным заместителем и наместником «скрывавшегося» двенадцатого имама Мухаммада ал-Махди, до появления последнего [196, с. 367, 374- 375; 332, с. 198-199, 339-342; 268, с. 66-68, 106; 340, с. 2-3, 33 и др. Отсюда и выражения «августейший наместник» (навваб-и хумайун), «высочайший наместник» (навваб-и а'ла) и т. п. В более узком значении навваб (без дополнительного определения «августейший», «светлейший» и т. п.) в источниках эпохи Сефевидов обычно используется по отношению к сефевидским царевичам, представителям различных правящих династий и некоторым особо уважаемым лицам. В нашем источнике данное слово встречается, например, при упоминании сефевидских царевичей, узбекских и крымских ханов и принцев, верховного малика Систана, гератского правителя и др. [358, с. 189, 190, 217-218, 220, 228, 233, 330, 408, 495]. В таких случаях термин навваб мы оставляем без перевода (см. перевод с. 218 тегеранского издания), в отличие от упомянутых выше выражений типа навваб-и хумайун («августейший наместник»), относящихся только к сефевидскому шаху.
48. Мазандаран — -область в Иране вдоль южного побережья Каспийского моря.
49. Ашраф (современный Бехшахр) — город в Мазандаране (в 25 км к северо-востоку от Сари), основание которого связано с именем шаха 'Аббаса I.
В 1020/1611-12 г. в Мазандаране, на месте незначительного ранее пункта Тахан, по приказу шаха было начато строительство нового города Фарахабада (ныне небольшое селение к северу от г. Сари). Вслед за этим, по воле того же 'Аббаса I, небольшой мазандаранский городок Харкуран был украшен роскошным шахским дворцом и переименован в Ашраф. В обоих новых городах наряду с величественными шахскими дворцами были воздвигнуты мечети, дворцы вельмож, базары, каравансараи и другие сооружения. Строительство и благоустройство этих городов — «детищ» шаха 'Аббаса I — продолжалось в течение нескольких лет, к ним проводились широкие магистрали сквозь труднопроходимые горы и пустыни. Для ведения этих сложных строительных работ и для освоения необжитых или слабо обжитых ранее некоторых районов «раеподобного» (по выражению персидских летописей) Мазандарана, известного красотой своей природы, но столь же знаменитого и своим крайне нездоровым климатом, сгоняли жителей из других областей Ирана. С той же целью тысячами насильственно переселялись в эти края жители Закавказья и в том числе грузины, захваченные в плен и согнанные с родных земель кызылбашами во время первого и последующих походов шаха 'Аббаса I в Восточную Грузию.
Шах 'Аббас I вплоть до последних дней жизни регулярно посещал Ашраф и Фарахабад (кстати, скончался он в Фарахабаде), оставаясь в этих местах часто на всю зиму вплоть до наступления навруза. «Хотя имел государь шах Аббас много земель и городов, — пишет Закарий Канакерци, — но превыше всей страны полюбил он Фарахабад и город Ашраф. И когда он был свободен от ратных дел, отправлялся в Ашраф и там отдыхал, и там жил» [112, с. 65-66]. Ашраф и Фарахабад считались зимними резиденциями шаха («Пройдет полсотни лет, — замечает А. П. Новосельцев, — и казаки Степана Разина разграбят и предадут огню шахские резиденции на берегу Каспийского моря, воздвигнутые буквально на костях тысяч изгнанных из своей родины людей», см. 177, № 9, с. 128) и в источниках они упоминаются соответствующими эпитетами — «дар ас-салтана», «дар ал-мулк» (Фарахабад имел также эпитет «дар ас-сурур»; небезынтересно заметить, что эпитет-прозвание «дар ас-сурур» в источниках и словарях персидского языка встречается также для Тифлиса (Тбилиси), см.: 347, с. 496; 67, I, с. 317 и др.). Подробно о Фарахабаде и Ашрафе см.: 367, II, с. 849-851, 855-856 и др.; 15, с. 153, 492-493; 25, VII, с. 224; 338, с. 701; 339, с. 783; 340, с. 96- 100; 342, с. 421 и др
Огромное количество угнанных в рабство грузин (об их насильственном переселении шахом 'Аббасом I указывалось выше) было расселена почти по всей территории Ирана, в результате чего образовались грузинские колонии и поселения не только в Мазандаране, но также в Гиляне, Исфахане и его окрестностях, Фарсе, Хорасане и др. Следы длительного существования таких поселений и поныне видны в топонимии ряда местностей Ирана. В настоящее время грузинское население наиболее компактно представлено в горах Ферейдана (в Исфаханском остане), где они сумели сохранить по сей день свой родной язык и многие обычаи и приемы ведения хозяйства. Не имея возможности более подробно останавливаться на этом вопросе, мы ограничимся ссылкой на специальную и справочную литературу [324, с. 127-143; 254; 253, с. 86-91; 205, с. 17-39; 262] и лишь в двух словах коснемся грузинских поселений в Мазандаране. Отметим, в частности, что по свидетельству Г. Мельгунова, посетившего Мазандаран и Гурган в 1860 г., в Ашрафе и Астарабаде имелись кварталы под названием Гурджи-Махалла. По его же словам, один из двух самых крупных каравансараев Ашрафа носил название Базар-и Гурджи-Кучик [158, с. 66, 107-108]. По данным Рабино, относящимся к 1908-1909 гг., в Ашрафе из 7 махалла один носил название Гурджи, а из 10 местных мечетей одна именовалась мечетью Гурджи. Называет он также Гурджи-Кала близ Сари [330, с. 62, 64, 121, 125]. В различных местах того же Мазандарана и соседнего с ним Гургана сохранились также топонимы: Гурджи-Махалла, Гурджи-Хейл, Гурджи-Сара, Кусан-и Гурджи и др. По данным конце 50-х гг. XX в., в некоторых селах Мазандарана потомки переселенных в начале XVII в. (а также и в последующий период) грузин еще могли говорить на ломаном грузинском языке (см. литературу, указанную выше).
50. О Кидже см. примеч. 45. Дизак и Джалк (Джалик) — названия укрепленных пунктов в северо-западной части исторического Мекрана (ныне Джалк — городок на территории Ирана, в остане Систан и Белуджистан).
51. В данном месте текста — Тахмурас-хан Гурджи, в других же местах упоминается только его имя — Тахмурас [358, с. 418, 502, 503, 504]. Имеется в виду известный грузинский политический деятель XVII в., царь и поэт (один из крупнейших грузинских, поэтов средневековья) Теймураз I, который в течение нескольких десятилетий возглавлял борьбу грузинского народа против иноземных завоевателей и в этой неутомимой борьбе держал политический курс на союз с единоверной Россией. Родился он в 1589 г.; в 1606-16 и 1634-48 гг. был царем Кахети, а в 1625-32 гг. являлся царем обоих восточногрузинских царств — Кахети и Картли; умер в 1663 г. в заточении в Астарабадской крепости в Иране [общую характеристику жизни и деятельности Теймураза I с указанием основных источников и литературы см.: 86, 87; сводку сведений персидских источников о Теймуразе I см. 242, с. 25-37].
52. 'Али-кули-хан — выходец из уймака карамилу кызылбашского племени шамлу, один из особо приближенных к шаху 'Аббасу I. В разные годы был даругой и хакимом Йезда, хакимом Рея. Не позднее 1014/1605-06 г. шах назначил его на должность главного судьи по политическим и другим важным гражданским делам (диван-биги), а в 1015/1606-07 г. пожаловал ему еще и пост главного церемониймейстера шахского двора (йшик-акаси-баши). Умер в 1034/1624-25 г. [367, I, с. 418. 525-526; 367, II, с. 674, 698, 1040 и др.].
53. Войско под командованием 'Али-кули-хана (о нем см. примеч. 52) было послано шахом в Кахети для подавления восстания, начавшегося в Алаверди в сентябре 1615 г. Искандар Муншн вместе с 'Али-кули-ханом называет Исфаидийар-бека, а также Мухаммад-хана Зийад-оглы с карабагскими эмирами [367, II, с. 889, 891; 215, с. 97-98; см. также: 386, с. 314; 155, с. 32].
Повстанцы перебили кызылбашский гарнизон, размещенный в Алаверди, призвали царя Теймураза I (последний укрывался в Западной Грузии, но держал постоянную связь с кахетинцами) и под его предводительством приступили к изгнанию захватчиков из страны. Вслед за кахетинцами выступили картлийцы. Одновременно с грузинами восстали жители Ширвана и, связавшись с Теймуразом I, начал и громить шахские гарнизоны. Это восстание, как справедливо отмечено в специальной литературе, вылилось в форму совместной героической борьбы грузинского и азербайджанского народов против иноземного гнета [208, с. 41; 177, № 9, с. 127]. Затем в сражении вблизи р. Арагви (у с. Цнцамури) повстанцы под командованием Теймураза I наголову разбили войско 'Али-кули-хана, присланное шахом [367, II, с. 892-893; 308, II, с. 1108-1109; 155, с. 33, 64; 187, II, с. 348, 354; 187, III, с. 133; 235, с. 141; 97, с. 267-269; 167, с. 65-68 и др.]. Именно это поражение кызылбашского войска имеется в виду в комментируемом сообщении автора «Ихйа ал-мулук». Еще раз автор упоминает о нем в заключительной части своего сочинения при повторном изложении событий того года [358, с. 508; см, также 372, л. 37а].
Весть о разгроме грузинами войска 'Али-кули-хана привела в ярость шаха 'Аббаса I. Об этом сообщается во многих источниках, в том числе и в публикуемых здесь отрывках из «Ихйа ал-мулук». Наиболее красноречивы слова Искандара Мунши: «Когда луч сего известия осветил в Мазандаране священнейшее сердце, ...пламя царского гнева так воспламенилось, что одной искры того пламени было достаточно, чтобы спалить целый мир. Именно поэтому в его излучающем свет сердце окрепло решение идти в Грузию и разгромить тамошних безбожников, дерзнувших убивать мусульман» [367, II, с. 897; 215, с. 102]. В качестве карательной меры за поражение, нанесенное повстанцами 'Али-кули-хану и был предпринят шахом новый поход (еще более кровавый чем раньше) в Восточную Грузию. Для осуществления этого похода были стянуты отборные войска почти со всех концов Сефевидской державы. Поход начался в марте 1616 г., в канун иранского новогоднего праздника навруз. Обычно навруз шах 'Аббас I праздновал чрезвычайно пышно и достаточно долго. Однако на сей раз ему было не до празднеств. По свидетельству Искандара Мунши, шах не стал дожидаться наступления навруза (наступил 2 раби' I 1025/20 марта 1616 г., см.: 308, II, с. 113, примеч. 1) и незамедлительно выступил из Фарахабада в Грузию [367, II, с. 897; 308, II, с. 113]. Некоторые подробности этого похода в «Ихйа ал-мулук» излагаются ниже (см. перевод).
Несмотря на стойкое сопротивление грузин, восстание было подавлено в крови. Однако героическая борьба народа против иноземных захватчиков не прекращалась, вспыхивали новые выступления, для подавления которых шаху 'Аббасу I пришлось снарядить ряд карательных экспедиций в конце 1616 г. и в 1617 г. За период с 1614 г. по 1617 г. шахские полчища опустошили и разорили Восточную Грузию, особенно Кахети. Население Кахети сократилось почти на две трети. Страна пришла в запустение, были разграблены и сожжены города и поселки, разрушены архитектурные сооружения. По приказу шаха уничтожались посевы, сады и виноградники, вырубались ореховые и тутовые деревья, т. е. наносился удар по основам местной экономики. Опустевшие деревни, коренное население которых было истреблено или насильственно угнано в Иран, были заселены кочевыми и полукочевыми племенами. «Можно сказать, — отмечает в этой связи Ш. А. Месхиа, — что после нашествия Тамерлана Грузия не подвергалась столь жестокому и разрушительному опустошению» [160,. с. 106].
54. В тексте: тамами-йи мамалик-и хак-и улка-йи Тахмурас.
Имеется в виду территория Кахетинского царства в Восточной Грузии. О границах Кахетинского царства в исследуемый период см.: 70, с. 23-40; 88, с. 225-226, 36, с. 94-101.
55. Ср., однако, цифровые данные, указанные в другом месте текста, где содержится повторное и более детальное изложение тех же событий [358, с. 509].
56. В связи с теми же событиями данное лицо в другом, месте текста названо «великим везиром» [358, с. 509]. Имеется в виду великий везир Османской державы Мухаммад. (Мехмед)-паша (иначе - Окуз Мухаммад-паша), назначенный на этот пост после смещения Иасух-паши, уличенного в. тайных связях с сефевидским двором и казненного в 1614 г.
Обвинив шаха 'Аббаса I в нарушении условий мирного договора 1612 г., султан Ахмад I (1603-1617) приказал новому великому везиру готовить войско для похода против Ирана (на основе анализа ирано-турецких отношений в 1613-1615 гг. М. X. Сванидзе приходит к убедительному выводу, что важной причиной, толкнувшей Турцию на очередную войну с Ираном, явился предпринятый в 1613-1614 гг. шахом 'Аббасом I поход в Восточную Грузию, см. 212, с. 269; см. также 256, с. 32). Великий везир и главнокомандующий турецким войском Мухаммад-паша выехал из Стамбула 23 раби' II 1024/22 мая 1615 г. Весть о возобновлении ирано-турецкой войны и продвижении турецких войск к границам Сефевидской державы воодушевила кахетинцев и сыграла роль известного катализатора в организации крупного антииранского восстания, вспыхнувшего в сентябре 1615 г. и охватившего Кахети, Картли и Ширван (см. примеч. 53).
Дальнейшие события, однако, показали, что надежда грузин и ширванцев на активные действия турок не оправдались. Подготовка последних к началу реальных военных операций слишком затянулась, войско Мухаммад-паши продвигалось очень медленно и лишь в середине джумада II 1025/в конце июня — начале июля 1616 г. (так по турецким источникам, согласно же Искандару Мунши — 13 ша'бана /26 августа) подошло к Ереванской крепости. За это время шах 'Аббас I уже успел послать против повстанцев отряд карателей во главе с 'Али-кули-ханом, а после поражения последнего — лично выступить в поход в Восточную Грузию. После разорения грузинских земель, шах направил на подмогу гарннзонам Ереванской и других крепостей, осажденных турками, значительные военные силы с опытными военачальниками и сам тоже выступил по тому же направлению (предварительно «отдохнув» на летних стоянках).
В октябре или в начале ноября 1616 г. Мухаммад-паша снял осаду с Ереванской крепости и отступил к Арзруму. Вскоре после этого он заключил с иранцами мир на условиях 1612 г. Однако султан аннулировал этот мир, сместил Мухаммад-пашу с занимаемой должности и назначил великим везиром и главнокомандующим Халил-пашу. Началась подготовка к очередной ирано-турецкой войне [367, II, с. 880, 887- 888, 903-909, 1114; 216, с. 218-221; 164, с. 44-45, 129-132; 15, с. 184; 103, с. 136 и далее; 244, с. 95; 363, с. 420-423; 255, с. 344; 212, с. 264-270; 263, с. 95-96; 379, V, с. 72-76; 97, с. 267, 271 и др.].
57. Чухур-Са'д (или Чухур-и Са'д, букв. «Са'дова котловина», в армянских источниках — Сахата пос) — широко распространенное с начала XV в. название Араратской области, связанное с именем правившего здесь туркменского властелина Амир Са'да (конец XIV в.; власть его преемников в этой области длилась до 30-х гг. XV в.). Очевидно, кочевники, завоевавшие Араратскую долину, назвали ее Чухур-Са'дом еще при жизни Амир Са'да, однако наиболее раннее письменное упоминание этого названия относится к 1428 г. Засвидетельствовано оно в арабской грамоте на владение селом Вагаршапат (Эчмиадзин). В исследуемый период Чухур-Са'д входил в состав Сефевидского государства в качестве одного из его бегларбекств (с центром в Ереване) [189, с. 68-75; 352, с. 44, 165; 333, с. 5-6; 197, с. 141-143; 208, с. 88 и др.].
58. Гукча (Гёкче) — тюркское название озера Севан. Ишик-Майдани, Агрича, Акмискал — названия летних стоянок в Чухур-Са'де и сопредельных территориях [357, с. 410; 367, 1, с.76, 103 и др.].
59. Далее в тексте следует рассказ о посылке шахом отборных частей с именитыми полководцами (среди них упоминается правитель Фарса Имам-кули-хан, сын Аллахвирди-хана, о нем см. примеч. 26) для отражения турок. Об этом эпизоде повествуется и в заключительной части сочинения [358, с. 510]. Как явствует из обоих отрывков автор «Ихйа ал-мулук» в тот период все время находился при шахской особе и после снятия турками осады вместе с шахом вступил в Ереванскую крепость.
60. «Великий малик» (малик-и му'аззам) — титул систанского правителя Малика Джалал ад-Дина Махмуд-хана (о нем см. примеч. 37)
61. Туман (монг.-тюрк. туман) в государстве Сефевидов не являлся официальной денежной единицей, однако в источниках крупные суммы обычно исчислялись именно этой единицей. В рассматриваемый период в одном тумане было 10 тысяч динаров (кстати, динар тоже отсутствовал в денежном обращении, но считался номинальной единицей сефевидской денежной системы) или 50 'аббаси (введенная в обращение шахом 'Аббасом I серебряная монета 'аббаси имела достоинство в 200 динаров). По расчетам В. Хинца, между 1593-1622 гг. один 'аббаси и один туман были равны соответственно 2 и 100 золотым маркам (имеется в виду золотая германская марка 1913 т. по цене 2,81 марки за грамм чистого золота) [306, с. 92-93, 95; 295, с. 562, 566; см. также: 25, V, с. 570-571; 204, с. 44-49; 209, с. 256-257]. Следовательно, сумму, упомянутую в комментируемом сообщении автора «Ихйа ал-мулук» (100 туманов), условно можно приравнять к 10 тыс. золотых марок.
62. Как технический термин хама-сала (букв, «всегодный», «ежегодный») обозначал один из видов тиула, получивший широкое распространение в XVII в. Хама-сала как пожалование давалось государством служилому лицу «на все годы», т. е. ежегодно за весь период его нахождения на службе (ср. йак-сала, т. е. «одногоднее» жалованье, предоставляемое только на один год). Выплачивалось оно по ассигновкам, выписываемым ежегодно на казначейство той или иной области, иногда частями на разные области. От собственно тиула (см. примеч. 63) данный вид пожалования отличался, в частности, тем, что в последнем случае пожалованное лицо не входило в какое-либо соприкосновение с податным населением и получало изымаемую сумму через государственное казначейство [197, с. 194-199; ср. 295, с. 515].
63. Тиул — основная и наиболее распространенная в Сефевидском государстве форма феодального землевладения, имевшая несколько разновидностей. В исследуемую эпоху собственно тиул, в узком значении термина, был двух видов: титулы, пожалованные носителям определенных должностей (в этом случае владение тиульной территорией было связано и с правом управления данной территорией и продолжалось да тех пор, пока тиулдар занимал соответствующую должность); тиулы, держание которых не было связано с отправлением какой-либо должности и которые жаловались тому или иному человеку персонально, в вознаграждение за заслуги и т. д. В теории второй вид тиула (в отличие от первого вида) не да~ вал тиулдару права на управление территорией, с которой взимался доход [подробно об институте «тиул» и его эволюции см.: 197, с. 184-221; 295, с. 513-516; 60, с. 237; 65, с. 191 - 193; 146, с. 89-92; 1, с. 5-16 и др.].
64. Фарах — город и округ между Гератом и Оистаном, ныне одна из областей Афганистана. В Фарахе шахом 'Аббасом I были пожалованы нашему автору и его сыну владения на правах тиула. Здесь же, в мавзолее Шах-'Али Фарахи, была похоронена жена автора сочинения (скончалась 20 сафара 1025/8 марта 1616 г.), которая по материнской линии была родственницей фамилии наследственных правителей Фараха [358, с. 403, 415, 426, 449, 511].
65. Герат — известный город в Хорасане, в плодородной долине р. Герируд (ныне один из важнейших городов Афганистана). В эпоху Сефевидов Гератская область составляла отдельное бегларбекство. В XVI в. город несколько раз был завоеван узбеками, но в конце того же столетия шах 'Аббас I восстановил здесь иранское господство [25, VII, с. 72-80; 299,. с. 177-178; 302, с. 31-63 и др.].
66. Имеется в виду Хасан-хан шамлу, сын и преемник упомянутого ранее Хусайн-хана шамлу (см. примеч. 27). После кончины отца в 1027/1618 г. он был назначен верховным эмиром Хорасана и правителем Герата [367, II, с. 941-942, 1084; 375, с. 26, 27, 104-108, 287-288; 370, с. 20-23; 333, с. 34]. На страницах «Ихйа ал-мулук» упоминается неоднократно, в двух местах он назван «вали-йи Хурасан». Автор «Ихйа ал-мулук» был с ним, как и с его отцом, в близких отношениях; кроме того, в начале 20-х гг. XVII в. шах 'Аббас I назначил его чем-то вроде советника Хасан-хана шамлу [358, с. 439-440, 447, 448, 462, 471, 476, 510, 514].
67. Хорасан — ныне область в восточной части Ирана. В средние века Хорасаном называлась обширная территория, включавшая в себя весь нынешний иранский Хорасан, юг Туркмении и значительную часть Афганистана. В исследуемый период в составе государства Сефевидов входила только часть Хорасана (бегларбекства Мешхед и Герат; в 1622 г. был завоеван также Кандагар, но в дальнейшем он неоднократно переходил из рук в руки), в остальных же частях господство-вали узбеки и Великие Моголы [25; VII, с. 102-121].
68. Приведенный отрывок (с. 440 тегеранского издания) требует известного комментария. В частности, необходимо учесть, что отношения между нашим автором и его родственником, правителем Систана Маликом Джалал ад-Дином Махмуд-ханом, в те годы были крайне натянуты. Продолжалась их давняя тяжба за земельные владения в Систане и других местах. Систанский правитель («великий малик») всячески притеснял вернувшегося из Персидского Ирака Малика Шах-Хусайна Систани, старался выжить его из Систана и Фараха и прибрать к рукам его имущество и владения. Но осуществить свой замысел он мог лишь заручившись поддержкой шаха, которого он при каждой встрече настойчиво убеждал в правоте своих притязаний, стараясь настроить «высочайшее мнение» против своего сородича (автора «Ихйа ал-мулук»).
Так было и на сей раз. В начале осени 1030/1621 г. систанский правитель прибыл в шахскую ставку и в течение нескольких месяцев «обрабатывал» важнейших сановников и самого шаха в свою пользу. Однако, как явствует из публикуемого здесь отрывка, в прощальной беседе с правителем Систана шах 'Аббас I «явил полное заступничество за отсутствующего» (т. е. за нашего автора), помня его заслуги и верную службу и особенно его активное участие в «священной войне» против грузин. Вместе с тем шах, очевидно, посчитался и с правителем Систана и чтобы тот «не обиделся», так и не облек нашего автора полномочиями правителя (заметим, что в свое время он обещал автору «Ихйа ал-мулук» отдать в управление Кидж и Мекран), а отправил его в Хорасан (в частности, в Герат) в качестве советника при тамошнем правителе Хасан-хане шамлу. При этом шах оставил за ним тиулы в Си-стане и Фарахе (на которые претендовали Малик Джалал ад-Дин Махмуд-хан и другие его враги) и вдобавок пожаловал ему 100 туманов хама-сала. Последнее пожалование, по-видимому, было связано с его назначением в аппарате Хасан-хана шамлу. Как явствует из сообщений автора, одной из основных функций во время его службы в Хорасане являлось регулярное составление для шахского двора письменных отчетов и донесений о важнейших политических и военных событиях в этой области и пограничных районах. Важность данного поручения определялась тем, что готовился поход на Кандагар, который вскоре состоялся и в котором весьма активное участие принял и наш автор [358, с. 439 и далее].
69. Начало 1028 года хиджры приходится на 19 декабря 1618 г. н. э., конец — на 7 декабря 1619 г.
70. Имеется в виду Ирак Персидский ('Ирак-и 'Аджам),. т. е. западная и центральная части Ирана (о происхождении: и содержании названия 'Ирак-и 'Аджам см. 318, с. 185 и сл.), представлявшие собой центр Сефевидской державы рассматриваемого периода (достаточно сказать, что территориально именно к Персидскому Ираку относились Исфахан и Казвнн — два важнейших столичных города) [333, с. 8].
71. Имеется в виду прибрежная полоса Аравийского млря (по современной географической номенклатуре).
72. В тексте: дар-ал-марз. Под этим названием в персидских источниках обычно подразумевается Гилян — область в юго-западной части иранского побережья Каспийского моря. Как эпитет города Решт данное название встречается на монетах, чеканенных в этом городе, ставшем к тому времени центром Гиляна. В более широком понятии выражение «дар ал-марз» применялось для обозначения Гиляна и Мазандарана вместе, а иногда еще и Гургана, т. е. всей прибрежной полосы Каспийского моря, относящейся к Ирану [358, с. 582; 367, II, с. 1188; 270, с. 9, 142 и др.; 329, с. 99; 67, I, с. 31/ и др.]. Именно в этом широком смысле употребляется указанное название в нашем источнике.
73. В «Ихйа ал-мулук» Даиики упоминается то как место зимних стоянок (кочевий), то как место летних стоянок }858, с. 419, 510]. У Искандара Мунши Даники фигурирует всегда в качестве зимней стоянки и определяется как степь, относящаяся к Шакки и являющаяся воротами в Грузию [367, II, с. 911-914, 919, 920, 1093].
74. Ширван — восточный сосед Грузии, в исследуемый период одно из бегларбекств (с центром в Шемахе) Сефевидской державы. Завоевание Сефевидами существовавшего здесь ранее государства Ширваншахов и превращение его в бегларбекство датируется 1538 г. [194, с. 265-268; 267, с. 79-82; 333, с. 4; 18, с. 272 и далее].
75. Т. е. 2 октября 1613 г. В связи с тем же фактом данная дата указана и в другом месте текста [358, с. 416].
76. Рамазан — девятый месяц мусульманского лунного года, месяц поста. Начало рамазана в 1022 г.х. (именно этот гбд имеется в виду в данном сообщении автора «Ихйа ал-мулук») приходится на 15 октября 1613 г. н. э.
77. Тигаб — селение, сохранившее свое название по сей: день и расположенное в 55 км юго-западнее Каина. Канн — важнейший город и округ средневекового Кухистана, горной области в южной части Хорасана [25, VII, с. 141-142; 318, с. 352, 353; 378, IX, с. 94; 358, с. 501, примеч. 2].
78. В рукописи: бе-манзил-и Мир-Ни'маталлах Разави [л. 2076]. В издании М. Сутуде вместо «бе-манзил» напечатано «бе-мазар» [358, с. 501].
79. Личность идентифицировать не удалось.
80. Хусф — небольшой город в Кухистане к юго-западу от Каина на пути между Каином и Керманом.
81. В указателе имен М. Сутуде после этого имени ставит знак вопроса [358, с. 570]. Из слов нашего автора явствует, что этот достопочтенный мавлана (ар., буквально «наш господин», «наш владыка»; почетный титул духовного лица) был одним из его наставников. Об этой личности он сообщает также в своем тазкира «Хайр ал-байан» [372, л. 441а].
82. Ахунд — титул, присваиваемый ученым высокого ранга. В Иране данный термин стал широко употребляться со времени Тимуридов в значении «учитель», «наставник», «почтенное духовное лицо».
83. Фарсах (парф. *frasakh) — единица измерения пути, именуемая также фарсанг (ср. — перс, frasang, < др. — пр. *parachanga). Первоначально обозначала расстояние, которое можно было пройти за один час. В мусульманское время фарсах был официально утвержден в 3 арабских мили круглым счетом 6 км). Данная путевая мера длины продолжает использоваться и в современном Иране [305, с. 812-813; 246, с. 72, 120; 193, II, с. 228, 790; 248, с. 182 и др.].
84. Табас — город на краю Большой Соляной пустыни (Дашт-и Кавир), называвшийся «Воротами Хорасана». Стоял на перекрестке дорог, одна из которых вела в Исфахан, куда и держал путь наш автор [25, VII, с. 141; 318, с. 359-360; о современном состоянии Табаса, который считается самым красивым и значительным оазисом Дашт-и Кавира, см. 163, с. 152-164].
85. Бийабанак — название оазиса и небольшого пункта на краю Дашт-и Кавира. Селение под этим названием существует по сей день в 22 км к юго-западу от Семнана [378, III с. 54; 298, с. 1250].
86. Наин, Купа (Кухпайа), Ардистан — названия городов в центральной части Ирана, к востоку и северо-востоку от Исфахана.
87. Дар ал-му'минин — традиционный эпитет города Кашана.
88. Дар ал-иршад — этитет г. Ардебиля (в Иранском Азербайджане), очага кызылбашского движения и колыбели династии Сефевидов. Ардебильский округ был причислен к категории шахского домена и на протяжении всего периода правления Сефевидов оставался на исключительно привилегированном положении (см. примеч. 89).
89. Имеется в виду сложившийся в XIII-XVI вв. культовый комплекс сефевидских усыпальниц (гробницы шейхов «ордена» Сефевийе, из которых наиболее значительны гробница Сефи ад-Дина Исхака, родоначальника-эпонима династии Сефевидов, и гробница первого сефевидского шаха Исмаила I) — основная достопримечательность Ардебиля, привлекавшая к себе огромное количество паломников. Ардебильское святилище и его вакфные имения являлись предметом особой и постоянной заботы сефевидских шахов, считавшихся одновременно наследственными шейхами «ордена» Сефевийе [25, VII, с. 204-205; 379, III, с. 101 - 115; 195, с. 24-41; 194, с. 247, 292; 294, с. 169-215; 297, с. 625-626; 340, с. 9-10; 267, с. 235-236; 269, с. 75-76].
90. В тексте: Ар.ше. Возможно, имеется в виду г. Ареш в Ширване, точнее — дорога, ведущая из Ардебиля в Ареш. Название этого пункта у мусульманских авторов обычно передается как Ар.ш или Ар.с; ср., однако, чтение Ариша в «Продолжении» сочинения Искандера Мунши [375, с. 136; 117, с. 100; об Ареше XVI-XVII вв. см.: 265, с. 157-158; 133, I, с. 268-269; 194, с. 290; 118, с. 244; 143, с. 91-92; 216, с. 63, 119; 267, с. 236-237].
91. Под тюркским названием Карабаг (Карабах), начиная с монгольского периода, обычно обозначается область в междуречье Куры и Аракса. В рассматриваемую эпоху Карабаг (с одноименным главным городом) и Гянджа составляли одно из бегларбекств Сефевидской державы [265, с. 117; 133, I, с.225-226; 5, с. 140; 333, с. 4-5 и др.].
92. В рассматриваемый период Гянджа входила в состав Сефевидского государства, являясь традиционным центром Гянджа-Карабагского бегларбекства. В 1588 г. город был завоеван турками, но в 1606 г. шах 'Аббас I вновь восстановил здесь иранское господство. После этого город в течение ряда лет оставался в полуразрушенном состоянии, а в 1615 г. пережил новое (на сей раз основательное) разрушение. В 1616 г. город, по приказу шаха, перенесли на новое место, т. е. начали строительство Новой Гянджи. Строительство протекало быстрыми темпами и уже к концу первой четверти XVII в. Новая Гянджа (ныне г. Кировабад в Азерб. ССР) вновь являлась резиденцией правителя и значительным торгово-ремесленным центром [25, III, с. 405-407; 194, с. 290-291; 12, с. 84-95; 118, с. 265; 208, с. 36; 143, с. 8 и др.].
93. В тексте: Ал.к.с.н.д.л-хан. Имеется в виду царь Кахети Александр II (1574-1605).
94. Шах-и джаннат-макан — обычный в персидских источниках исследуемого периода титул post mortem сефевидского шаха; здесь имеется в виду шах Мухаммад Худабанда.
95. Царевич Теймураз (будущий царь Теймураз I, о нем см. примеч. 51) с 1604 г. находился в Иране в качестве заложника (в «Та'рих-и 'Аббаси» Джалал ад-Дина Мухаммада Иазди указывается точная дата прибытия Теймураза к шаху 'Аббасу I — 24 раби' II 1013/19 сентября 1604 г.; отмечается также, что вместе с Теймуразом прибыли его мать, брат и сестра, см.: 379, II, с. 214; см. также: 242, с. 26; 367, II, с. 633; 215, с. 44; 308, II, с. 854; 86, с. 13-14, 18). В октябре 1605 г. восставшие кахетинцы под предводительством царицы. Кетеван, матери Теймураза, расправились с омусульманившимся, царевичем Константином, который 12 марта 1605 г., по наущению шаха, вероломно убил собственного отца (царя Александра II) и брата (Георгия) и силой занял кахетинский престол. После гибели своего ставленника, Константина (Константина-мирзы), шах 'Аббас I был вынужден пойти на известные уступки. В 1606 г., по просьбе кахетинцев, царем Кахети он утвердил молодого Теймураза, находившегося при шахском дворе, но остававшегося христианином. При этом, однако, церемониал провозглашения Теймураза властелином Кахети шах провел в своей ставке (в то время шах 'Аббас I находился в Карабаге, см.: 367, II, с. 709-710; 215, с. 60; 308, II, с. 902). Тем самым, как справедливо отмечает Н. А. Бердзенишвили, в ирано-кахетинских отношениях было внесено существенное изменение: отныне церемониал коронации кахетинских царей сефевидским шахом был перенесен в свой дворец [33, IV, с. 148-149].
95а. В тексте: Л. варсаб-хан набира-йи Симун-хан хаким-и Картил (в тегеранском издании читается Симун, в то время, как в самой лондонской рукописи написано Симун-хан, см. л. 208а).
96. Имеется в виду соглашение Теймураза I с царем Картли Луарсабом II (1606-1615, о нем см. примеч. 131), внуком царя Симона I (1556-1569, 1578-1600, ум. в 1611 г. в Стамбуле).
Как явствует из источников, зимой 1613 г. шах 'Аббас I «пригласил» Теймураза и Луарсаба в Мазандаран для участия в предстоящей весенней охоте. Грузинские цари, однако,, не явились к шаху, что было равнозначно их восстанию против «августейшего наместника». По словам Искандара Мунши, Теймураз и Луарсаб «...бесстрашно вступили в сговор друг с другом и заключили соглашение о том, что в отличие от своих отцов впредь будут союзниками и, насколько удастся, не тронутся со своих мест и не позволят кызылбашам распоряжаться собой» [367, II, с. 868; 215, с. 81; 308, II, с. 1081;. ср. у Аракела Даврижеци: «И дали они обет, [и заключили] соглашение быть единодушными и дружными, жертвовать собой друг ради друга и умереть во имя Христа», см.: 15, с. 114; 213, с. 23]. Известие об этом привело в ярость шаха и он решил наказать молодых грузинских царей, которые, по выражению Искандара Мунши, «оседлали глупость и высокомерие и еще не получили пощечин судьбы и не испытали бедствий». 2 рамазана 1022/16 октября 1613 г. шах 'Аббас I с многочисленным войском выступил из Исфахана на «священную войну» в Грузию [367, II, с. 869; 215, с. 81; 308, II, с. 1082; 386, с. 312].
97. О Баграт-мирзе см. примеч. 148. У Искандара Мунши,. как уже отмечалось (см. Введение), посланником назван Закир-ака кушчи. Последний поддерживал дружеские связи с кахетинским царем и при встрече с ним должен был попытаться «вынуть из ушей Теймураза вату беспечности», внушить ему необходимость явиться к шаху на поклон [367, II, с. 869; 215, с. 83; 308, II, с. 1082-1083; несколькими страницами ниже Закир-ака упоминается в качестве посла, отправленного шахом из Грузии в Стамбул к султану Ахмаду I, см.: 367, II, с. 879; 215, с. 93; 308, II, с. 1093].
98. Упоминание распространенного в Грузии социального термина азнаур-и (в качестве иранского заимствования данное слово имеется также в армянском языке; вероятная исходная форма др.-ир. *azna, в ср.-перс, aznavar, см. 14, с. 218-221) встречается во многих средневековых персидских источниках, часто в форме перс. мн. ч. азнаваран [см., например: 367, II, с. 1213 (указатель терминов); 376, с. 247, 253, 288, 301, 314, 324 и др.]. В Грузии XVI-XVII вв. азнауры — потомственные или служилые дворяне из мелких (частично также из средних) землевладельцев — составляли низший слой господствующего класса феодалов. По своей принадлежности азнауры делились на царских, церковных и княжеских. Существует мнение (В. Н. Габашвили, Г. Д. Акопашвили...), что в XVI-XVII вв. в Кахети, в отличие от других частей Грузии, имелись только царские азнауры [подробно о различных категориях азнауров в позднесредневековой Грузии см.: 33, II, с. 104-105; 62, с. 359 и далее; 65, с. 155-158; 3; 4, с. 89-103; 89, с. 11-12, 45-48; 100, с. 211-214 и др.].
В «Хайр ал-байан» Малика Шах-Хусайна Систани отмечается, что мать и сыновей Теймураза, прибывших к шаху, сопровождали 40 азнауров [372, л. 36а]. Согласно Искандару Мунши, Теймураз отправил к шаху свою мать с двумя сыновьями в сопровождении нескольких уважаемых грузинских азнауров, священников и монахов [367, II, с. 869-870; 215, с. 83; 308, II, с. 1083]. Из грузинских источников известно, что к шаху были посланы мать царя Теймураза I (царица Кетеван) и его два сына — старший Леван и младший Александр (в сочинении Парсадана Горгиджанидзе вместе с ними названа также сестра царя, Елена) [подробно об этом см. 86, с. 13-15, 31, 46-47, где рассмотрены также свидетельства русских источников; см. также: 231, II, с. 103-106].
99. Искандар Мунши, однако, указывает, что гнев шаха был вызван письмом Теймураза, написанным им по-грузински Баграт-мирзе. В письме содержались высказывания, «це соответствовавшие тем переговорам и той ситуации». Узнав о содержании письма, шах 'Аббас I страшно разгневался, мать и сыновей Теймураза вместе со слугами отослал в Персидский Ирак, азнауров же поручил своим испытанным людям, дабы под их надзором они возвратились назад в Кахети [367, II, с. 870; 215, с. 83-84; 308, II, с. 1083].
100. В тексте: истихкам-и джазаир ва сикнак. Часто встречающееся в персидских источниках тюркское слово сикнак (сигнак) означает укрепленное место, укрытие, крепостное защитное сооружение. В отмеченном значении данное тюркское слово вошло и в другие языки, в том числе грузинский [238, с. 1091]. Нашло оно отражение и в грузинской топонимии, в частности в названии кахетинского города Сигнахи (ныне центр Сигнахского района Груз. ССР), возникшего во второй половине XVIII в. на месте былого укрепления [160 с. 108-109; 38, с. 83-85; 114, с. 61-69, 204; 68, с. 62-68].
Примерно такое же смысловое значение имеет в интересующем нас контексте и слово джазаир (ар., мн. ч. от джазира, «остров»). В указателе терминов издатель текста «Ихйа ал-мулук» слово джазира (джазаир) толкует как «укрепленное место» [358, с. 603]. В самом деле, в тексте «Ихйа ал-мулук» неоднократно встречаются выражения «хисар ва джазира», «джазаир-и мустахкам», «джаха-йи джазаир ва мухкам» и т. п. [358, с. 19J, 196, 296, 300, 322, 347]. Чем отличались «джазаир» как укрепленные места от «сикнаков», из «Ихйа ал-мулук» и других доступных нам источников не ясно. Возможно, под «джазаир» подразумеваются укрепления, расположенные на островках, образованных рукавами той или иной реки.
101. Названия ущелья и области в тексте представлены в одинаковом написании: К.с.к. Под областью К-с.к имеется в виду Кисики — историческая область в междуречье нижних течений pp. Алазани и Иори. Название Кисики (Кизики, Кизихи, Хизики...) в грузинских источниках встречается с XV в., когда в Кахетинском царстве, наряду с другими мелкими единицами, образуется Кисикское самоураво на территории раннесредневекового Камбечани (Камбечовани) [236, с. 74-93; 271, I, с. 342-343; 82 и др.].
102. В тексте: З.к.м. В переводе и ниже мы пользуемся принятой в отечественной историографии формой Загеми. Имеется в виду город Загеми — значительный административный и торгово-ремесленный центр Кахети XVI-XVII вв., одна из главных резиденций кахетинских царей. Название встречается лишь в иноязычных письменных источниках: у мусульманских авторов в форме З.к.м/З.г.м (такое же чтение имеется на монетах иранского образца, чеканенных в Загеми, см. ниже), в русских источниках — Загем, Заем, Заеми, Загени, у европейских авторов — Zagem, Zagen, Zagain, Zegharn, Seggen [227, c. 185, 190, 191, 300, 382-383, 404, 465, 476, 481, 483; 155, c. 390, 414; 327, c. 2; 200, c. 854; 182, c. 103-104; 187,111, c. 134; 271, I, c. 343-345 и др.]. В собственно грузинских источниках указанное название не засвидетельствовано. На основе сопоставления сведений различных источников в специальной литературе высказано вполне убедительное мнение о тождестве Загеми иноязычных авторов с городом Базари, упоминаемым в грузинских источниках в качестве одного из ведущих центров тогдашнего Кахетинского царства. Городище Базари-Загеми исследователями локализуется в 8 км к западу от села Алиабад Закатальского района Азерб. ССР [252, с. 163-171, 284; 70, с. 26; 141, с. 21-22; 352, с. 166-167]. В восточных источниках Загеми упоминается в качестве резиденции кахетинских царей, подчас даже «престольным городом Грузии» и «царским городом грузин», иногда название этого города распространяется на весь Кахети. В отношении царей Кахети в персидских и турецких источниках нередко можно встретить выражения типа «правитель Загеми», «правитель Загеми и Греми» и т. п. [219, с. 26; 215, с. 17, 57; 261, II, с. 102, 205; 6, с. 71 ;214, с. 42, 61; 257, с. 245-246; 216, с. 136, 206, 227, 231, 236; 164, с. 50, 157, 161, 349, 424; 263, с. 71, 96; ср. 200, с. 854].
Наглядным свидетельством значимости Загеми следует признать наличие в этом городе монетного двора, производившего в XVI в. и в первой трети XVII в. выпуск монет от имени сёфевидских шахов. О существовании и функционировании этого монетного двора в науке стало известно после открытия в 1967 г. в с. Биркиани (Ахметский район Груз. ССР) клада, на двух серебряных монетах которого было прочитано название места чеканки *** В настоящее время уже выявлены и изучены около 80 монет разных номиналов, чеканенных в Загеми от имени сефевидских шахов. Из дат, прочитанных на этих монетах, наиболее ранняя 963/1555-56 г., наиболее поздняя — 1041/1631-32 г. Работал загемский монетный двор, по-видимому, с перебоями, но в отдельные периоды производил достаточно интенсивный выпуск монет, что явствует из разнообразия штемпелей дошедших до нас загемских монет. Характерно, что эти монеты иранского образца обнаружены в кладах не только в самой Восточной Грузии, но и в разных местах Западной Грузии, Азербайджана, Армении, что указывает на их довольно широкое распространение и на активные торговые связи Загеми [142, с. 133-142; 141, с. 14-25,75-76, 81-82, 84-88, 108; 125, с. 139; 252, с. 175-179, 285-286; 287, с. 93].
Город Загеми, значение которого в XVI в. и в начале XVII в. неуклонно росло, был жестоко разграблен и разрушен в ходе нашествий полчищ шаха 'Аббаса I. По свидетельству Искандара Мунши, в 1616 г. кызылбашские «борцы за веру» до основания разгромили город, не оставив в нем признака жизни [367, II, с. 900; 215, с. 107; ср. 164, с. 161]. В 30-х гг. и в начале 40-х гг. XVII в. наблюдается некоторая активизация в жизни города, однако вскоре он прекращает свое функционирование в качестве «престольного города» и постепенно приходит в упадок [252, с. 157-181, 281-286; 160, с. 100-101, 107; 142, с. 133-142; 141, с.14-22]. И все же, несмотря на упадок, Загеми как населенный пункт в персидских источниках продолжает упоминаться и в последующее время. Так, например, упоминание этого пункта засвидетельствовано в персидских документах 1117/1705 и 1126/1714-15 гг., а также в тексте «Тазкират ал-мулук» ("192, с. 29, 84-85, 87; 352, с. 166-167].
103. В тексте рукописи название горы точному прочтению не поддается [л. 2086]. М Сутуде предлагает чтение М.р.в.к.т (или М.рук.т) [358, с. 502; однако в указателе географических названий напечатано М.р.д.к.т, см. 358, с. 590].
104. Под названием Каник (Кан.к) в персидских и турецких источниках подразумевается река Алазани, левый приток Куры [подробно об этом см.: 214, с. 122-124].
105. Весьма ценное свидетельство персидского автора, лишний раз подтверждающее наше представление о Кахети XVI — начала XVII в. (вплоть до вторжения полчищ шаха 'Аббаса I) как о крае с цветущими городами и величественными архитектурными сооружениями, с высокоразвитым сельским хозяйством и т. д. В означенный период Кахетинское царство в смысле экономического развития являлось самой сильной из всех частей Грузии. Развитию его экономики и расцвету городов во многом способствовала близость от важного Гилян — Шемаха — Астраханского «шелкового пути», что выгодно отличало Кахети от других грузинских царств и княжеств [подробно об этом см.: 92, с. 345; 33, II, с. 94-97; 160, с. 99-102; 61, с. 63; 59, с. 174-177; 252, с. 232-234, 256-260; 89, с. 160-161].
В более конкретном смысле контекст комментируемого свидетельства автора «Ихйа ал-мулук» указывает на благосостояние и развитость Кисики — одной из областей Кахети.
106. Кибла — направление в сторону Мекки с его храмом Ка'бой, куда обязан обращаться лицом каждый мусульманин во время молитвы. Задняя стена каждой мечети всегда ориентирована по тому же направлению (т. е. в сторону Мекки) и именно здесь находится михраб — указатель киблы, постепенно приобретший значение святого места, подобное значению христианского алтаря [196, с. 73, 88]. В комментируемом месте термин кибла автором использован, по-видимому, не только для разъяснения значимости креста у христиан, но также с целью более наглядного показа важности содеянного «борцами за веру» в этом храме «неверных».
О том, что в ходе нашествий шаха 'Аббаса I разрушались церковные сооружения в Восточной Грузии, уничтожались алтари, фрески, иконы, снимались и ломались колокола, сбивались кресты с куполов церквей и т. д., нам хорошо известно и из других источников. Персоязычные авторы (как и автор «Ихйа ал-мулук») сообщают об этих фактах с известной гордостью [см., например, 367, II, с. 1114], грузинские же авторы, естественно, извещают о том же с величайшей болью в сердце и с чувством ненависти к захватчикам ["37, с. 393, 401; 54, с. 588; 55, с. 148; 249, с. 79]. Состраданием к соседнему грузинскому народу наполнен рассказ армянина Аракела Дав-ижеци о бесчинствах кызылбашей в Кахети, о массовом истреблении и пленении местного населения, о том, что они «...и церкви разорили, ниспровергли святые алтари и святые знамения крестов» [15, с. 118; 213, с. 27]. Красноречивы в этом отношении и известия русских источников. Так, в материалах русского посланника в Иран М. Тиханова и подъячего Ал. Бухарова отмечается, что во время первого похода шах 'Аббас I «...в Грузинской земле в городех посадил своих воивод, и церкви все разорил, и кресты збил из наряду» [187, II, с. 300; 235, с. 129; 53, с. 53]. Об этом сообщается также в отчетах гониа Ив. Брехова и толмача С. Афанасьева: «...а с церквей де кресты позбил» [187, II, с. 342; 235, с. 130; 53, с. 86].
Церкви на кахетинской земле еще долгие годы оставались разоренными, а кресты во многих местах — ниспровергнутыми. После первых грабительских походов шаха 'Аббаса I пройдет примерно четверть века и Ипатского монастыря архимандрит Иосиф, прибывший в Грузию вместе с монахом Алексеем в составе русского посольства «для исправления тамо христианской веры от вкравшихся в оную злоупотреблений», в беседе с Алавердским епископом с упреком, отметит: «Видим ныне в Грузех церкви без крестов». И ответит ему грузинский епископ: «Кресты с церквей збили неверные бесермены, а на здешней церкви (имеется в виду собор св. Георгия в Алаверди. — Г. Б., Л. С.) был крест серебрян з жемчюги и с каменьем, и тот збили; а ныне у нас и поставить креста некому на церковь» [155, с. 372; 47, с. 44; 166, с. 128]. Одним из тех «бесерменов», что сбивали кресты с грузинских церквей, как :видно из комментируемого места «Ихйа ал-мулук», был и наш автор, систанский принц Малик Шах-Хусайн Систани.
107. Азан, икама — арабские термины, обозначающие определенную. процедуру перед мусульманским богослужением, а именно — призыв на молитву. Азан является первым призывом к молитве и возглашается му'аззином как правило с минарета. Непосредственно же перед началом самой молитвы му'аззин возглашает второй призыв — икама. Формулы — фразы, количество которых у суннитов составляет 7, а у шиитов — 8, в обоих призывах практически одинаковы и строго определены. В отличие от суннитов, у шиитов текст икама возглашается дважды [312, с. 188; 313, с. 1057; 196, с. 74-75].
108. Имеется в виду мусульманская каноническая молитва (ар. салат, перс, намаз), которая является вторым «столпом» ислама и подчинена строго определенному ритуалу: совершается по установленным формулам, исключительно на арабском языке (независимо от этнической принадлежности молящегося мусульманина), 5 раз в день (в определенные часы). Намаз мусульмане обязаны совершать по возможности в мечети, однако могут исполнить этот ритуал и дома, и на открытом месте, кроме нечистых мест (таковыми считаются бойни, места казни, конюшни, коровники и т. д.) [196, с. 73-74]. Мусульманам запрещается также исполнение намаза в христианских церквях, храмах огнепоклонников и т. п. Последнее требование всегда особо подчеркивается в сочинениях мусульманских богословов и законоведов, в том числе в трудах шиитских факихов [см., например, 385, с. 111-112]. Между тем в комментируемом сообщении автора «Ихйа ал-мулук» речь идет о совершении намаза шахом и его людьми именно на территории захваченной ими христианской церкви.
109. О какой церкви идет речь р данном сообщении с точностью сказать трудно. Название в источнике не приводится, а ссылка на вершину горы, как на место, где была расположена церковь, носит общий характер. Из историко-географического контекста комментируемого пассажа как будто вытекает, что церковь, над которой так усердно надругались кызылбашские «воители за веру» (при активном в том участии самого автора сочинения), где они торжественно провозгласили азан и икама и исполнили свой молитвенный ритуал, находилась где-то в пределах Кисики.
При изложении тех же событий, в «Хайр ал-байан» нашего автора отмечается, что после вторжения шахских войск в Кахети «во всех церквях и храмах вместо колокольного звона возглашали азан и икама» [372, л. 36а].
В своих сообщениях, касающихся того же года, Искандар Мунши тоже пишет о му'аззинах и о возглашении азана в христианских церквях Кахети. Первое указание на это в его рассказе относится к периоду, когда шах 'Аббас I, продвинувшись в глубь Кахети, вступил в Греми — стольный город кахетинского царя. Повествуя об этом, Искандар Мунши посвящает несколько хвалебных строк городу, отмечает великолепие местной церкви (имеется в виду храм Мтавар Ангелози, построенный в 1565 г. и являющийся одним из величественных архитектурных памятников Кахети; подробно о Греми и его памятниках см.: 259; 111; 252, с. 39-156, 272-281; 159, с. 359-365) и далее пишет: «Государь прибежище веры (т. е. шах 'Аббас I. — Г. Б., Л. С.), радея о прославлении Слова Божия, пожаловал в вышеупомянутую церковь. Обладающие хорошим голосом му'аззины счастливой свиты поднялись на [вершину] храма тех уклонившихся от истины людей и громко призвали на молитву Мухаммаду, да благословит Аллах его и его род и да ниспошлет [ему] мир! Точно так же призывали к молитве в каждом монастыре и церкви, куда они приезжали» [367, II, с. 874; 215, с. 85-86; 308, II, с. 1088; ср. 363, с. 415].
В Греми, по данным Искандара Мунши, шах прибыл из Кисики, где он до этого находился. Затем из Греми он выступил и занял Алаверди [367, II, с. 874; 215, с. 86; 308, II, с. 1088]. О занятии Алаверди, как увидим ниже (см. перевод), сообщается и в «Ихйа ал-мулук», где упоминаются также другие пункты, захваченные кызылбашами. Среди этих пунктов, однако, название Греми не значится. Более того, ни в данном отрывке, ни в публикуемых нами других извлечениях из «Ихйа ал-мулук» Греми — самый значительный город тогдашнего Кахетинского царства — вообще ни разу не упоминается (т. е. не указывается название этого города), что довольно странно (тем более, что назван ряд менее важных пунктов). Поскольку как в первом, так и во втором грузинских походах наш автор лично сопровождал шаха и буквально все время находился при «августейшем стремени», не побывать в Греми, куда, по свидетельству Искандара Мунши, вступил шах со своей свитой, он не мог. Можно предположить, что один из кахетинских пунктов, упоминаемых нашим автором без указания названия, подразумевает Греми. Возможно, например, что о Греми идет речь, когда в источнике сообщается, что ежедневно на аудиенции «присутствовали знать того народа с сыновьями-красавцами, прелестными дочерьми и почтенными дамами». Название пункта, где устраивались эти шахские приемы, в тексте не указывается. К сказанному следует добавить, что интересующий нас город упоминается в другом произведении того же Малика Шах-Хусайна Систани, в его «Хайр ал-байан». В этом тазкира город Греми (касаба-йи Гирам) назван «основной резиденцией» (макарр-и асли) даря Теймураза I ,[372, л. 36а].
109а. В тексте: намус-и худ бирун бурде. В «Ихйа ал-мулук», равно как и в других персидских источниках, слово намус часто употребляется в значении «семья», «женская половина дома», «гарем» [358, с. 360, 373, 386, 387, 389, 390, 460, 461, 488, 489]. В «Хайр ал-байан» отмечается, что выехавшего в Картли Тахмурас-хана (т. е. царя Теймураза I) сопровождали 700 азнауров [372, л. 36а; ср. 367, II, с. 870; 215, с. 84].
110. Имеется в виду Имерети (Имеретинское царство) в Западной Грузии. Баши-Ачук (Баш-Ачук, Баш-Ачик) — обычная в персидских источниках форма передачи распространенного в мусульманском мире и за его пределами турецкого названия Имерети и имеретинцев (тур. ачик-баш, букв, «непокрытая голова», «простоволосый»). Для обозначения Имерети и имеретинцев данное название помимо собственно турецких н персидских текстов неоднократно встречается также в арабских, армянских, русских и европейских источниках [подробно об этом см..: 248, с. 8; 102, с. 80-83]. Касаясь данного названия, применявшегося в исследуемую эпоху в отношении Имерети и имеретинцев, У. Аллен приводит выписку из письма В. Ф. Минорского от 7 сентября 1963 г., где наряду с вышеуказанным значением термина упоминается также любопытная деталь из сравнительно недавнего прошлого. «В мое время, — пишет В. Ф. Минорский, — русские золотые монеты, на которых был изображен император с обнаженной головой, называли баш-ачик» [271, I, с. 348].
111. Хондкар (х'андкар) — государь, самодержец, повелитель, обычное в персидских текстах обозначение турецких султанов (ср. ЬтаБот^огоо, ЬдоБсгф&о грузинских источников). Под Румом подразумевается Турция, т. е. Османская держава.
112. Об Алаверди см. примеч. 117.
113. Видимо, речь идет о крепости Тога, являющейся в исследуемый период одной из летних резиденций кахетинского царя. По данным источников, Тога отождествляется с известной раннесредневековой крепостью Мачи и локализуется к северо-западу от Лагодехи, в ущелье р. Мацис-Цкали (Мазым-Чай), левого притока р. Алазани [54, с. 543; 165, с. 94; 252, с. 218-232, 289-290].
114. Удовлетворительное прочтение и точная идентификация географического названия, упомянутого в этом месте текста [л. 2086], к сожалению, не удается. М. Сутуде предлагает весьма сомнительное чтение «Итил» [358, с. 503]. Судя по ;историко-географическому контексту сообщения нашего автора, интересующий нас пункт был расположен «по ту сторону реки Каник», т. е. на левой стороне Алазанского бассейна.
115. Данное название, с/формленное на турецкий лад, несомненно, подразумевает известную кахетинскую крепость Торта, расположенную в ущелье р. Стори (левый приток р. Алазани), на важной магистрали, соединяющей Кахети с горной областью Тушети [54, с. 548, 584; 17, с. 91-92; 165, с. 88-89; 271, I, с. 340-341].
В рассматриваемую эпоху крепость Торга играла роль одной из резиденций кахетинских царей, о чем упоминается как в грузинских, так и иноязычных источниках. Например, по словам Павла Алеппского, в Торга «был престоль Теймуразов и отца и деда ево» [17, с. 76]. В начале XVII в. в крепости Торга хранилась царская казна, которая, по данным грузинских источников, была захвачена и разграблена кызылбашами именно в 1614 г. [37, с. 393; 249, с. 79], т. е. в период, к которому относится комментируемое сообщение автора «Ихйа ал-мулук»; Об этом эпизоде более подробно сообщается в сочинении Искандара Мунши: «В том месте (имеется в виду Алаверди. — Г. Б., Л. С.) до слуха славнейшего (т. е. шаха 'Аббаса I. — Г. Б., Л. С.) дошла весть о том, что в отдаленной северной части того вилайета находится крепость, именуемая Тарагай. В ней засела группа грузин, до последнего времени не подчинившихся 'Иса-хану. В той же крепости хранится часть вещей и имущества Теймураза». Для взятия этой крепости шах послал отряд азербайджанских мушкетеров под командованием Мухаммад-Таки Табризи. «Затворившиеся в крепости приняли бой, но были бессильны отразить нападение и бежали. Крепость была завоевана и все, что находилось в ней, было захвачено». Среди доставшейся кызылбашам богатой добычи Искандар Мунши особо выделяет корону «предводителя Алавердской церкви», усыпанную и отделанную драгоценными каменьями. Этот венец искуснейшей работы шахские ювелиры, по словам Искандара Мунши, «оценили в 500 шахских иракских туманов» [367, II, с. 874; 215, с. 86; 308, II, с. 1088; несколькими страницами ниже эта корона упомянута в числе драгоценных подарков, посланных сефевидским шахом турецкому султану, см.: 367, II, с. 879; 215, с. 93; 308, II, с. 1094; ср. :363, с. 415].
116. В тексте: даргах-и 'арш-мисал — обычное для средневековых персидских авторов сравнение шахского дворца с девятым небом, считаемым престолом божьим.
117. Ср. у Искандара Мунши: «Откочевали оттуда и [затем] местом остановки могущественного войска стала церковь Алаверди, величайший из христианских храмов и церквей Грузии; это — действительно величавое здание с высоким куполом. Мироукрашающее мнение [шаха] остановилось на том, чтобы превратить ту церковь в крепость, окружить ее надежной крепостной стеной и разместить в ней отряд мушкетеров из победоносного войска, дабы они постоянно охраняли [ту крепость].... Строительство упомянутой крепости было завершено в течение 20 дней. Ее охрану поручили Исма'ил-беку туфангчи-баши и 200 азербайджанским мушкетерам» [367, II, с. 874; 215, с. 86; 308, II, с. 1088; 279, с. 477; ср. 363, с. 415].
В сообщениях Искандара Мунши и автора «Ихйа ал-мулук» речь идет о занятии кызылбашами Алавердского собора и превращении его в крепость. При этом оба автора подчеркивают величие купольного сооружения данного собора. В самом деле, купольный храм св. Георгия в Алаверди — вершина в развитии купольной архитектуры Кахети и один из величественнейших памятников всей средневековой грузинской архитектуры в целом.
Алавердский кафедральный собор расположен в Алазанской долине, приблизительно в 20 км к северо-западу от г. Телави. Построен он в начале XI в. на месте небольшой церкви св. Георгия, дошел до нас в реставрированном виде (в течение веков памятник неоднократно получал повреждения при вражеских нашествиях и от землетрясений, но каждый раз тщательно восстанавливался). В ограде, кафедрала по сей день сохранилось в развалинах здание, которое, по мнению Г. Н. Чубинашвили, являлось летним дворцом наместника шаха 'Аббаса I в Кахети, возведенным около 1615 г. Сохранилась также крепостная стена вокруг собора, которая в ее нынешнем виде относится к XVII в. (с починками в XVIII в.) и носит на себе следы того времени, когда, по данным ряда источников, к которым теперь можем добавить и сообщение «Ихйа ал-мулук», шах 'Аббас I приказал превратить Алаверди в крепостную твердыню с гарнизоном [259, с. 369-404, 434, 525, 530- 531, 573-576; 220, с. 11-12, 203-204; 13, с. 197-199; 114, с. 95-101; 159, с. 335-347].
При описании захвата шахом 'Аббасом I Алаверди грузинские источники упоминают о грабеже и бесчинствах, учиненных кызылбашами в местном соборе св. Георгия [37, с. 393; 249, с. 79]. Об этом сообщается также в грамоте самого царя Теймураза I, посланной им в 1614 г. через игумена Харитона русскому государю Михаилу Федоровичу. В русском переводе этой грамоты, сохранившемся в материалах упомянутого посольства, кахетинский царь подробно извещает русского царя о положении в Грузии после вторжения шаха 'Аббаса I и среди других фактов, в частности, отмечает: «В чашей же земле монастырь великово чюдотворца Георгия, а в нем была митрополия, и тот монастырь разорен до основанья, в церкве был поставлен шахов шатер, и в том шатре шах сам стоял с месец, и надругаясь нашей истинной православной хрестьянской вере, блуд всякой творил, чтоб осквернить божию церковь» [155, с. 50]. В отписке астраханского воеводы от 31 июля 1614 г. указывается, что «Грузинскую де землю шах Бас повоевал и запустошил всю и веру попрал..., а где был болшой монастырь Аллавердинской и шах Бас де в том месте поставил город и воевод своих и многих ратных людей посадил» [235, с. 132]. В отчете Ив. Брехова и С. Афанасьева, однако, отмечается, что шах «...город в Грузях поставил где был болшой Аллавердинской монастырь, а монастыря, де не разорил и веры не порудил» [235, с. 134; 166, с. 66; 187, III, с. 3].
118. 'Иса-хан — принявший мусульманскую веру кахетинский царевич Иасэ, сын Георгия, внук царя Александра II. В раннем детстве был увезен в Иран в качестве заложника и рос «под сенью» сефевидского шаха. Вернулся в Кахети во время первого грузинского похода шаха 'Аббаса I и по воле последнего был посажен на кахетинский престол вместо восставшего царя Теймураза I (о пышном церемониале, устроенном шахом по этому случаю, см. ниже).
Шахский ставленник 'Иса-хан был крайне непопулярен на родине по ряду причин и в том числе из-за его открыто враждебного отношения к христианской вере и обычаям. Не прошло и года после его «коронации», как, по свидетельству Искандара Мунши, к шаху пришла весть о бегстве 'Иса-хана из Кахети в Ардебиль («...опасаясь, что христиане в отсутствие августейшей свиты причинят ему вред, ['Иса-хан] оставил правление и отбыл в Ардебиль», см. 367, II, с. 878; 215, с. 92; 308, II, с. 1092]. Затем 'Иса-хан прибыл к шаху, который хоть и разгневался, но все же простил ему столь самовольный поступок и зачислил грузинского царевича в свою свиту. В 1616 г., когда шах направился в сторону Грузии для очередной «священной войны», он уже не счел нужным взять с собой трусливого 'Иса-хана и отослал его в Демавенд, поручив надзор над ним тамошнему правителю [367, II, с. 880, 897; 215, с. 92, 102; 308, II, с. 1113; 242, с. 38-39].
Совершенно отличное свидетельство об 'Иса-хане содержится в материалах посольства из Грузии в Россию архиепископа Феодосия. В них сообщается, что шах 'Аббас I посадил на кахетинский престол «Юрьева сына, а Теймуразова племянника родного, царевича Есея». Далее в этих материалах отмечается, что в ходе восстания 1615 г. Теймураз I сразился с Есеем (т. е. 'Иса-ханом) и в сражении том последний погиб: «И был у них с царем Есеем бой, и на том бою царя Есея убили, да с ним убили шаховых четырех салтанов» [155, с. 64]. Однако данное сообщение о гибели 'Иса-хана в 1615 г. другими источниками не подтверждается.
119. Хума (Хумай) — сказочная птица-феникс. Согласно поверью, тому, на кого упадет тень этой птицы, непременно будет сопутствовать счастье (станет царем и т. д.). В данном случае в нашем источнике, очевидно, имеется в виду выпавшее на долю 'Иса-хана «счастье» расти при шахском дворе,, пользоваться благосклонностью сефевидского властелина и по воле последнего занять кахетинский престол.
120. Искандар Мунши тоже сообщает о торжественном церемониале провозглашения 'Иса-хана (о нем см. примеч. 118) правителем: «Его ('Иса-хана) посадили на престол той страны по правилам и обычаю грузин, осыпав его золотом. Кызылбашские эмиры и [кызылбашская] знать по знаку августейшего тоже присоединились к грузинам и [тоже] осыпали ['Иса-хана] золотыми и серебряными монетами из золотых тазиков и серебряных тарелок. Грузинская знать и сановники, за исключением тех, кто предпочел быть заодно с Теймуразом, собрались вокруг него и выразили свое повиновение и послушание» [367, II, с. 873; 215, с. 84-85; 308, II, с. 1087].
Как мы уже отмечали в вводной части данной книги, передача узд правления 'Иса-хану в рассказе Искандера Мунши происходит в Кисики, почти сразу же после вторжения шаха на территорию Кахети. В «Ихйа ал-мулук» же данное событие относится к несколько более позднему периоду — ко времени вступления шаха в Алаверди. Кстати, в такой же последовательности изложены эти факты в «Зубдат ат-таварих». Согласно этому источнику, правителем Кахети 'Иса-хан был объявлен после вступления шаха в Алаверди и превращения местной церкви в крепостную твердыню. Затем шах выступил в Картли и через Тианети прибыл в Гори [386, с. 313].
121. В тегеранском издании данное слово представлено в написании карахалфан (в указателе после этого чтения поставлен знак вопроса, см. 358, с. 587), чтение каракалкан — наша конъектура. В лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук» данное слово не имеет диакритических знаков [л. 2086]. В рукописи «Хайр ал-байан» в соответствующем месте отмечено чтение карёхалхи [372, л. 36а].
Под турецким названием каракалкан (букв, «черные щиты», «чернощитные») в мусульманских источниках обычно обозначаются владения арагвских эриставов и жители тех мест. Название встречается также в армянских, русских и западноевропейских источниках применительно к пшавам, хевсурам, гудамакарцам, осетинам и др. [101, с. 160-163; 217, с. 380, 405; 83, с. 462, 463, 465; 271, I, с. 367-368; 56, с. 157-158; 90, с. 65; 233, с. 92 и др.].
122. У Искандара Мунши в соответствующем месте речь идет о карательных дкциях кызылбашей против жителей горных районов Эрцо-Тианети. При этом упоминается о захвате около 30 тысяч пленных и 40 тысяч голов рогатого скота [367, II, с. 875; 215, с. 87-88; 308, II, с. 1089; из сообщений грузинских источников о зверствах кызылбашских карателей в Эрцо-Тианети и т. д. см.: 249, с. 79-80; 124, с. 229]. Цифровые данные «Ихйа ал-мулук», как видим, несколько отличаются от данных Искандара Мунши. Последний называет меньшее количество пленных и к тому же ничего не сообщает о количестве человеческих жертв (по «Ихйа ал-мулук», было убито почти 10 тысяч человек). В свою очередь наш автор не упоминает о вывозе из тех мест большого количества рогатого скота.. Об этом не сообщается и в его «Хайр ал-байан», где указывается лишь количество пленных — 50 тысяч человек [372, л. 366].
123. В тексте: садд-и Искандар, т. е. «стена (плотина, вал) Искандара». Так обычно обозначается в средневековых мусульманских источниках легендарная стена, возведенная, согласно преданиям, Александром Македонским против варварских племен Гог и Магог (ар. Йаджудж и Маджудж). Стена эта считалась эталоном твердости и непреодолимости и с ней часто сравнивали (а подчас и отождествляли) мусульманские авторы ту или иную мощную заградительную или крепостную стену (наиболее распространенные и популярные средневековые версии этого древнего предания «стену Искандара» отождествляли, как известно, со знаменитой Дербендской стеной; об истории возникновения и формирования Дербендской стены как сложного фортификационного комплекса, включенного впоследствии в общую систему сасанидских «длинных стен», см.: 140, с. 18-22, 65-105; 300, с. 7-15; 18, с. 15-16). Такого рода сравнения нередко встречаются и в тех сообщениях мусульманских авторов, которые касаются Грузии. Так, например, персидский автор XV в. Хусайн Абиверди в своем стихотворном изложении военных событий 80-х гг. XV в. при упоминании Ахалдихской крепости пишет: «В стойкости с ней не сравниться небосводу, // Стена ее — это [поистине] стена Искандара (садд-и Искандар)» [237, II, с. 182, 190].
Думается, что и в рассматриваемом здесь сообщении автора «Ихйа ал-мулук» мы имеем дело с фактом использования выражения «садд-и Искандар» для показа внушительности и значимости упоминаемого им сооружения. Этим сооружением могла быть какая-нибудь мощная стена (засечная, заградительная) или плотина. Данное сооружение наш автор связывает с рекой в Картли. Река определяется как «огромная», название не указывается. Оно упоминается, однако, в тазкира «Хайр ал-байан». При описании тех же событий читаем: «Берег возле стены (плотины, садд) [у реки] 'Араб-Чай, расположенной посередине области Картли, на несколько дней стал местом разбивки палаток всегда одерживающего победы [шаха]» [372, лл. 366, 4276].
Если сопоставить данные «Ихйа ал-мулук» и «Хайр ал-байан» с соответствующим свидетельством Искандара Мунши, то можно прийти к заключению, что интересующая нас река — это бурная горная река Арагви, левый приток Куры. Название р. Арагви в персидских источниках обычно передается в форме 'Арак-Чай, искажением чего следует признать отмеченное в лондонской рукописи «Хайр ал-байан» чтение 'Араб-Чай. По данным «Ихйа ал-мулук», к безымянной «огромной реке» и к «садд-и Искандар» шах 'Аббас I прибыл после проведения карательных операций против «чернощитных», т. е. против жителей Арагвского ущелья и смежных горных районов. Непосредственно после упоминания «садд-и Искандар» автор сообщает о посольстве везира Азербайджана, отправленного в Имерети к царю Георгию III («правителю Баши-Ачука, Гургин-хану»), В той же последовательности эти события изложены и в «Хайр ал-байан» Малика Шах-Хусайна Систани [372, л. 366]. Искандар Мунши при описании тех же событий сообщает, что после разгрома Эрцо-Тианети шах 'Аббас I остановился у берега р. Арагви («местом остановки счастливой свиты стал берег реки 'Арак-Чай, являющейся границей Кахети и Картли») и с этого самого места послал везира Азербайджана с письмом к «правителю Баши-Ачука, Гургин-хану» [367, II, с. 875; 215, с. 88; 308, II, с. 1089-1090; 279, с. 478-479; о посольстве Сару-ходжи автор «Зубдат ат-таварих» упоминает непосредственно после сообщения о прибытии шаха в Гори, см. 386, с. 313; Аракел Даврижеци, упоминая об этом посольстве, отмечает, что в то время шах стоял на границе Кахети и Картли; по словам Арчила II, Бери Эгнаташвили и Вахушти Багратиони, посольство шахом было послано из Гори, согласно же Парсадану Горгиджанидзе — из Никози, см.: 15, с. 121-122; 213, с. 30; 16, с. 56-58; 37, с. 393; 54, с. 425; 124, с. 229; разумеется, каждое из этих свидетельств представляет для нас интерес, поскольку посольство в Имерети шахом посылалось несколько раз].
Исходя из предложенной выше идентификации «огромной реки» «Ихйа ал-мулук» (и 'Араб-Чай «Хайр ал-байан») с рекой Арагви, сооружение, именуемое нашим автором «садд-и Искандар», следует, по-видимому, искать где-то в низовьях Арагви, именно в этой части указанная горная река могла показаться систанскому принцу «огромной» (тем более, что, судя по общему ходу событий, шах 'Аббас I и его люди должны были прибыть к интересующему нас месту в начале лета, т. е. в самый разгар половодья, которое в бассейне Арагви начинается в марте и продолжается до середины августа).
124. В тексте имеет место искажение: в лондонской рукописи засвидетельствовано чтение *** [л.209а], которое в тегеранском издании воспроизведено в еще более искаженном виде — *** [358, с. 508]. В другом месте текста данное название передано в написании *** [л. 2086; 358, с. 503]. В известной нам рукописи «Хайр ал-байан» при упоминании этого названия отмечены чтения *** [372, лл. 36а, 366, 3286]. О самом названии «Баши-Ачук» см. выше, примеч. 110.
125. Имеется в виду царь Имерети Георгий III (1605-1639).
126. О дидифал см. примеч. 11. В известной нам рукописи «Хайр ал-байан» правитель Баши-Ачука (т. е. царь Имерети) фигурирует под именем Дауд-хан (вместо правильного Гургин-хан) [372, лл. 36а, 366, 4276]. Там же упоминается «его уважаемая жена, которую называют дидифал (харам-и мухтарам-и у ки дидифал гуйанд)» [372, л. 366].
127. В тегеранском издании в этом месте текста читаем: Тахмурас аз анджа бе мийан-и Вадийан рафте. В данном случае Вадийан ошибочная форма вместо правильного Дадийан. Ошибка допущена издателем текста, в самой лондонской рукописи «Ихйа ал-мулук» вполне отчетливо читается именно Дадийан [л. 209а]; в рукописи «Хайр ал-байан» в соответствующем месте: мийан-и Гурийал ва Дадийан [372, л. 366]. Указанное выше неправильное чтение привело издателя «Ихйа ал-мулук» к другой ошибке: в указатель географических названий он включил несуществующий топоним «Мийан-Вадийан» [358, с. 592].
Под названием Дадийан (вилайат-и Дадийан; Гурджистан-и Дадийан) в персидских повествовательных и документальных источниках упоминается Мегрелия, княжество Одншн. В том же значении используется название «Дадиан» и в ряде арабских, турецких, армянских, русских и западноевропейских источников. Происходит оно от титула владетельных князей. Мегрелии (Одиши) — Дадиани. В период, к которому относится сообщение автора «Ихйа ал-мулук» (содержание этого сообщения было прокомментировано в вводной части кашей книги), владетелем Одиши был Леван III Дадиани (1611-1657).
128. Как уже отмечалось (см. примеч. 34), о посольстве Ходжи Мухаммад-Ризы (Сару-ходжи) в Имерети сообщается и в других источниках. Так, по словам Парсадана Горгиджанидзе, шахский посланник Сару-ходжа «своей дьявольски обманчивой сладкой речью» начал обвораживать царя Луарсаба II. Последний, хоть и отнесся к нему вначале с недоверием и подозрением, однако в конце концов «был обманут Сapy-ходжой, словно Адам дьяволом» и отправился к шаху [124, с. 230]. Согласно Искандару Мунши, посланник шаха после длительных переговоров с Луарсабом и другими, «своим красноречием, мудростью и изысканностью речей» сумел склонить их к «верности и согласию» и они послали вместе с везиром. Азербайджана своих представителей к шаху, попросив простить им их грехи. «Поскольку упомянутый ходжа, — продолжает Искандар Мунши, — своей поездкой к таким дикарям с повадками хищных зверей, которые, хотя и имеют человеческое обличье, однако пасутся подобно животным в лесах своих, самоотверженно рисковал своей жизнью, то оыл удостоен почетного прозвания Фидави» [367, II, с. 876; 215, с. 89; 308, II, с. 1090]. Однако из дальнейших сообщений того же автора мы узнаем, что на этом этапе переговоры все же не принесли реальных результатов. Луарсаб II и на этот раз уклонился от прибытия к шаху, тянул время и в конце концов шаху пришлось направить в Имерети Йа'куб-хан-бека, одного из отборных курчиев (согласно источнику, он был «курчи-йи тир у каман» сефевидского шаха). Новому посланнику было приказано: «Ежели Луарсаб будет настаивать на своей непокорности и на своих грехах и не поспешит ко двору покровителя мира, то [пусть посланник] обещает сыну Гургин-хана правление всей областью Картли и привезет его к высокому двору» [367, II, с. 877; 215, с. 90; 308, II, с. 1091].
Лишь после этого, сообщается в источнике, Луарсаб «с несколькими азнаурами в сопровождении Йа'куб-хан-бека прибыл к счастливому порогу и 13-го [числа] благословенного месяца рамазан (т. е. 13 рамазана 1023/17 октября 1614 г. — Г. Б., Л. С.) удостоился счастья поцеловать [шахский] ковер» [367, II, с. 877; 215, с. 90-91; 308, II, с. 1091; ср. 386, с. 313].
В сообщениях Искандара Мунши и Парсадана Горгиджанидзе, несмотря на их разницу, уход картлийского царя из Имерети и его прибытие к шаху преподносится как результат дипломатического демарша сефевидского властелина. В этом ключе трактуется данный эпизод и в большинстве других источников, в том числе и в «Ихйа ал-мулук». В некоторых грузинских источниках, однако, засвидетельствована другая и весьма любопытная версия, согласно которой Луарсаб II отнюдь не собирался подчиниться шахским угрозам и покинул Имерети и отправился к 'Аббасу I лишь по причине грубого нарушения Георгием III, царем Имерети, существующего царского этикета во время одного из приемов-собраний [16, с. 59-60; 54, с. 825, примеч. 1; 63, с. 173; 51, с. 157-164].
Возвращаясь к переговорам везира Азербайджана с грузинскими царями, считаем необходимым указать на свидетельство армянского автора XVII в. Аракела Даврижеци, который совершенно иначе описывает концовку этих переговоров.
Интересующее нас лицо в армянском источнике названо «крупнейшим князем и известным нахараром по имени Сару-ходжа». Сообщается, что он трижды ездил к царю Луарсабу II, но каждый раз возвращался ни с чем. Особенно интересны данные источника о последнем посольстве Сару-ходжи (т. е. Ходжи Мухаммад-Ризы). «И в третий раз был послан тот же Сару-ходжа к Луарсабу, — пишет Аракел Даврижеци, — но [Луарсаб] не пришел. Многократные посещения и возвращения [послов] надоели Луарсабу и его близким; в это последнее посещение они сделали нечто унизительное для Сару-ходжи, с тем, чтобы шах не посылал больше посла к ним. А действия, которые были унизительными [для посла], заключались в том, что все его имущество они похитили, раздели его донага, отняли украшения и оружие, одежду и лошадей, вплоть до того, что и мула, на котором он сидел, взяли. А его отпустили пешим и наказали с большими угрозами: не ходи, мол, больше. И так Сару-ходжа вернулся опозоренный к шаху» [15, с. 122-123; 213, с. 31; 279, с. 437-438]. Трудно, конечно, не усомниться в реальности упомянутого в этом сообщении факта, но если он все же соответствует действительности (что, разумеется, также не исключено), то тогда вполне естественно может возникнуть вопрос: а не в том ли, что передает нам Аракел Даврижеци (и о чем умалчивают другие авторы), заключалась истинная причина присвоения Сару-ходже героического прозвания «Фидави» («Самопожертвователь»)? Шутка ли увидеть шахского посланника, прибывшего к «высочайшему порогу» в столь опозоренном виде. Присвоение ему прозвания «Фидави», т. е. превращение опозоренного посла из неудачника в героя и «мученика», разумеется, могло хоть как-то сгладить столь неожиданную и унизительную для самого шаха ситуацию.
129. Гори — второй (после Тбилиси) важнейший город Картлийского царства. В рассматриваемый период главная резиденция царя Картли находилась именно в Гори. Горийская крепость, расположенная на скалистом холме в месте слияния рек Лиахви и Мтквари (Куры), на протяжении ряда столетий играла роль твердыни общегосударственного значения. В XVI-XVII вв. крепость неоднократно подвергалась разрушению, но всякий раз восстанавливалась. В 30-е гг. XVII в. крупные строительно-восстановительные работы были проведены здесь царем Ростомом (1632-1658). О внешнем виде Горийской крепости того времени (после ее отстройки и укрепления Ростомом) можно судить по зарисовкам, выполненным итальянцем Кристофоро де Кастелли (находился в Грузии в 1627-1654 гг.) [74, с. 17-22, 38; 160, с. 110-111; 220, с. 206; 113, с. 146-158; 112, с. 24-28; 38, с. 70-74; 11, рис. 436, 437; 69, с. 134-139 и др.].
130. Сурами — город и крепость в Картли, к западу от Гори. В исследуемый период Сурамская крепость являлась одним из первостепенных фортификационных сооружений в Восточной Грузии [160, с. 111-113; 113, с. 158-163; 112, с. 53-55; 69, с. 139-145 и др.].
В тегеранском издании название данного пункта напечатано в искаженном виде — Са'дан (эта же форма включена и в указатель географических названий, см. 358, с. 588). Между тем в тексте самой рукописи «Ихйа ал-мулук» вполне отчетливо читается Суран [л. 209а]. В известной нам рукописи «Хайр ал-байан» в соответствующем месте засвидетельствовано чтение Суран [372, л. 366]. В сочинении Искандара Мунши в связи с теми же событиями упоминается Сурами (наряду с Гори) в написании Суран; ср. аналогичную форму в сочинении Эвлия Челеби; в документах XVI-XVIII вв. встречаются чтения Сурам и Сурам [133, II, с. 108; 293, с. 416- 417, 418-419; 83, с. 190].
По словам Искандара Мунши, шах 'Аббас I приказал построить две крепости в Картли: одну в Гори, другую в Сурами (Суран). «Обе крепости были возведены за короткое время и были укреплены» [367, II, с. 877; 215, с. 90; 308, II, с. 1090]. В данном сообщении Искандара Мунши, разумеется, речь идет не о строительстве крепостей в буквальном смысле этого слова (к 1614 г., к которому относится свидетельство источника, обе крепости имели уже достаточно длинную историю существования и функционирования), а об их починке, восстановлении и укреплении, что, кстати, более точно выражено в соответствующем месте «Ихйа ал-мулук» посредством глагола «мараммат намудан» («чинить», «исправлять», «ремонтировать», «приводить в порядок»), в то время как у Искандара Мунши — «бана кардан» («строить», «возводить»), О тех же фактах в «Хайр ал-байан» сообщается следующее: «Несколько дней спустя августейший лагерь откочевал в город Гори, столицу христианских государей. Там возвели крепость. Затем почти в десяти фарсахах от той остановки на дороге в Баши-Ачук отремонтировали Сурамскую крепость (Суран-кал'а-ра та'мир фармуданд)» [372, л. 366].
131. Как указывалось (см. примеч. 128), поданным Искандара Мунши, царь Луарсаб II предстал перед шахом 13 рамазана 1023/17 октября 1614 г. (некоторые сомнения относительно точности этой даты были высказаны нами в вводной части нашей книги, см.). Шах 'Аббас I «радушно» встретил Луарсаба и, считая нецелесообразным «выпускать попавшую в сети дичь» (по выражению Искандара Мунши), взял его с собой. Как передает Искандар Мунши, еще в окрестностях г. Гори Луарсаб ночью тайно оставил шахский лагерь и попытался скрыться. Однако Фидави (т. е. хорошо знакомый нам везир Азербайджана Ходжа Мухаммад-Риза, он Же Сару-ходжа, о нем см. примеч. 34, 128), которому было поручено следить за царем Картли, узнав о его бегстве, поскакал с отрядом вслед за ним, задержал Луарсаба и вернул его в лагерь [367, II, с. 878; 215, с. 91; 308, II, с. 1091]. Затем шах «пригласил» своего «гостя» на охоту и через охотничьи угодья Карабага привез его в Мазандаран. Здесь сефевидский властелин «многими ласками, дарами и угрозами предлагал» Луарсабу II отречься от Христа и принять мусульманскую веру, но каждый раз получал от грузинского царя решительный отказ.
«Упрямого» и «неблагодарного» царя шах 'Аббас I отправил сперва в Астарабад, а затем в 1616 г. в Шираз, где, согласно сведениям грузинских источников, его заключили в крепость Гулаб-кала. В 1622 г. в упомянутой крепости Луарсаб II по приказу шаха был умерщвлен. Грузинские источники, а также Пьетро делла Балле, указывают, что царя Луарсаба II задушили тетивой от лука. По данным Жана Шардена, он утонул во время рыбной ловли в Ширазе. Аракел Даврижеци сообщает, что послы русского царя просили шаха 'Аббаса I освободить Луарсаба II и вернуть его в свои владения. Шах лицемерно обещал послам выполнить их просьбу. Однако на самом деле он принял решение навсегда избавиться от непокорного грузинского царя и приказал своему вельможе, приставленному к Луарсабу, прикончить его. Повинуясь высочайшему приказу, вельможа выехал в Шираз и во время рыбалки, улучив случай, внезапным ударом сабли сзади отсек Луарсабу голову. Царя Луарсаба II грузинская церковь причислила к лику святых мучеников [124, с. 230-231; 16, с. 60-62; 37, с. 394-397, 399; 54, с. 426-427; 55, с. 54; 327, с. 7; 202, с. 309-310; 15, с. 132-133; 213, с. 40-41; 249, с. 83; 91, с. 147; 116, с. 433-439; см. также: 367, II, с. 877-878; 215, с. 91; 270, с. 168, 209; 126, с. 104 и др.].
132. Далее в тексте следует упоминание о беспорядках в Кидже и Мекране и об отъезде автора из шахского лагеря: «В то время Накди-бек кишикчи-баши, который уезжал в Кидж и Мекран, вернулся оттуда и пожаловался на тот народ. Светлейший наместник издал указ о том, чтобы войско Фарса прибыло в Керман, а Гандж-'Али-хан выехал бы в Мекран и привел бы ту область в повиновение набегами и казнями. [Сей] раб доложил светлейшему, что народ тот крайне бедный и беспомощный, им не выдержать гнев и недовольство шаха. Если [шах], простив еще раз тому народу его грехи, отправит [сего] раба к ним с увещеванием, быть может, они повинуются и оставят [путь] мятежа и непокорности». Просьба автора была уважена и его отпустили с соответствующими полномочиями в Мекран: «17 ша'бана 1023 года (22 сентября 1614 г.) [сей раб] выехал из высочайшего лагеря в те края. До Казвина его попутчиком был везир Хорасана, мудрейший советник Ходжа Джалал ад-Дин Акбар» [358, с. 504-505].
133. Малик Иахйа — племянник автора, сын его старшего брата Малика Махмуди, умершего в 1009/1600-01 г. [358, с. 298, 315, 421, 425 и др.].
134. Керман (Кирман) — обширная область в Иране с одноименным главным городом (бывший г. Бардасир), ныне один из иранских останов. В исследуемый период Керман являлся одним из важных бегларбекств Сефевидской державы [25, VII, с. 143-149; 320, с. 112-119 и др.].
135. Йезд (Йазд) — главный город одноименной области (ныне отдельного оста на) в центральной части Ирана, на пути между Исфаханом и Керманом [25, VII, с. 167-168; 320, с. 106-111; 384].
136. См. примеч. 48.
137. Ака Камал упоминается в тексте единственный раз в данном сообщении. Имя же его отца встречается неоднократно. В частности, сообщается о его приезде из Персидского Ирака в Систан в начале 80-х гг. XVI в., о его вражде с тогдашним правителем Кермана Бикташ-ханом афшаром и т. д. [358, с. 216-217, 219, 220, 237].
138. Пайза — известная при монголах специальная табличка с надписью и эмблемой, даваемая должностным лицам как знак власти. Данный термин, заимствованный от монголов, в персидском языке со временем приобрел значение вообще верховного указа на имя лица, которому должны повиноваться [48, I, с. 311; 360, с. 363; 193, I, с. 271 и др.]. Как исторический термин отмечен в различных персидских словарях, но в источниках рассматриваемого периода встречается редко.
139. См. примеч. 52 и 53.
140. В тексте: шикар-и з.н.г.л. Ср. неоднократно упоминаемое в сочинении Искандара Мунши и в «Та'рих-и 'Аббаси» Джалал ад-Дина Мухаммада Иазди шикар-и зангул (букв, «охота с колокольчиками»). По данным указанных источников, шикар-и зангул — это название популярного в Гиляне и Мазандаране вида охоты на кабанов, одного из любимейших увеселительных занятий и зрелищ шаха 'Аббаса I [367, I, с. 492, 518; 367, II, с. 879, 889, 940; 308, II, с. 1160; 379, II, с. 298].
141. В тексте: дар хар шикар. Возможен и такой перевод: «При [появлении] каждой дичи». Автор «Ихйа ал-мулук» не случайно подчеркивает свое активное участие в шахской охоте. Быть во время охоты возле самого «августейшего наместника» и стрелять в его присутствии являлось большой привилегией и разрешалось лишь избранным.
142. Кызыл-Агадж (название города и местности у берегов Каспийского моря, там, где Кура впадает в море) и Mуган (Мукан, название низменности к югу от нижнего течения р. Араке) славились своими охотничьими угодьями и отличными зимними пастбищами [357, с. 225, 227, 483, 488; 367, I, с. 236, 262, 460, 518; 367, II, с. 696, 697," 790, 691, 878; 216,. с. 115, 119-120, 126].
143. Подробно о кахетинских сикнаках, взятие которых (в виду их неприступности и героической самоотверженности их защитников) оказалось неимоверно трудным и стоило шахскому войску огромных потерь, повествуется в сочинении Искандара Мунши [367, II, с. 898-900; 215, с. 104-106; 308, II, с. 1114-1116; 386, с. 315; 97, с. 270-271; 363, с. 419].
144. При первом упоминании данного похода наш автор, однако, указывал, что кызылбаши убили почти 30 тысяч и захватили в плен около 200 тысяч человек [358, с. 418]. По свидетельству Искандара Мунши, число убитых превышало 60-70 тысяч, а пленных было зарегистрировано более 100 тысяч. Кроме того, по утверждению того же автора, еще свыше 30 тысяч человек были взяты в плен в разных уголках к отдаленных местах области, но последние не были записаны (зарегистрированы) из-за нехватки времени [367, II, с. 900-901, 1114; 215, с. 107; 308, II, с. 1116; см. также: 288, с. 404; 210, с. 119-120; 244, с. 94-95; 363, с. 419].
145. В тексте: кух-и Албурз. Под таким названием в персидских и турецких источниках упоминается как собственно гора Эльбрус, так и весь Кавказский хребет. В этой связи следует упомянуть и о характерном названии «Албурзистан»,. засвидетельствованном в источниках для обозначения горного Кавказа [216, с. 55, 118, 123-124, 130, 131, 137-138; 258, с. 123; 367, I, 82, 83; 367, II, с. 736; 133, I, с. 273; 271, II, карта 6 и др.].
146. Содержание данного сообщения разбиралось в вводной части нашей книги (см. выше).
147. Как видим, перед нами еще одно интересное свидетельство иноязычного автора о Тбилисской крепости и о местных горячих источниках (разумеется, речь идет о широко известных тбилисских серных термальных источниках). При: этом обращает на себя внимание сообщение о том, что Тбилисская крепость в то время была якобы окружена «семью» рядами крепостных стен, возвышавшихся одна над другой». Такой детали, как известно, нет в более пространных описаниях Тбилиси, содержащихся в собственно грузинских, а также в иноязычных (восточных, русских, западноевропейских) письменных источниках XVI-XVIII вв. Очевидно, выражение «семь рядов крепостных стен» автором «Ихйа ал-мулук» использовано не в буквальном смысле, а для образной характеристики (посредством мистического числа семь) местной фортификационной системы, которая произвела на систанского принца сильное впечатление. Подробно о политической истории и экономическом положении города Тбилиси в исследуемый период, о его внешнем виде, крепостных сооружениях,, термальных источниках и т. д. см.: 76, с. 192-171.; 58, с. 251-269; 59, с. 183-186; 113, с. 15-16; 147, с. 256-262; 127, с. 29- 34, 140 и далее; 38, с. 48-63; 89, с. 176-177, 181 и др.
148. Имеется в виду Баграт VII (1616-1619), сын Дауд-хана, внук царя Картли Луарсаба I (1530-1556). Баграт в. малолетнем возрасте был отправлен ко двору шаха Тахмаспа I (последний в 1562 г. назначил принявшего ислам Дауд-хана правителем Тбилиси и Сомхит-Сабаратиано, противопоставив тем самым царю Симону I, его старшему брату). В 1613-1614 гг. Баграт сопровождал шаха 'Аббаса I в его походе в Восточную Грузию. В 1616 г. шах назначил его правителем Картли, пожаловав ему ханский титул и почетное обращение «дядя» (так по персидским источникам, по грузинским — он был провозглашен царем Картли). «Посадил тогда в Тбилиси царем Картли Баграта, сына Дауд-хана и родственницы господаря кахов, — пишет Вахушти Багратиони, — сам [шах] возвратился, выселил [жителей] Кахети и прибыл в Исфахан. А этот Баграт был усердным мусульманином и лишен всякой добродетели, ненавидели его картлийцы и жил в Сабаратиано и называли его господарем: Сабаратиано и не очень ему повиновались» [55, с. 55; ср. 37, с. 400, 402]. По свидетельству грузинских источников, Баграт скончался в 1619 г. в Болниси [37, с. 402; 54, с. 428; 55, с. 55; 16, с. 67; ср. 124, с. 232-233]. Искандар Мунши упоминает о его смерти под 1028/1619 г. и в небольшой некрологической заметке отмечает, что Баграт-мирза заболел в Тбилиси и умер в означенном году [367, II, с. 945; 215, с. 114; 308, II, с. 1168; 279, с. 489; 242, с. 45]. Хотя в грузинских источниках Баграт упоминается как царь, на самом деле, как справедливо отмечено в специальной литературе, он являлся всего лишь ханом — подчиненным шаху местным правителем [65, с. 393; 76, с. 310; 215, с. 156, примеч. 99; 97, с. 274].
149. В тексте: бе-хитаб-и 'амми сарафраз фармуданд. Искандер Мунши тоже отмечает, что после вступления в Тбилиси «шах проявил внимание и заботу по отношению к Баграт-мирза-хану, сыну Дауд-хана, сына покойного Луарсаба, который во времена пребывающего в раю шаха принял ислам. Возвеличив Баграт-мирзу почетным ханским титулом и досточтимым обращением «дядя» (хитаб-и мустатаб-и 'амми), [шах] передал ему управление вилайетом Картли» [367, II, с. 898; 215, с. 103; 308, II, с. 1113; 288, с. 401; 333, с. 86; 386, с. 318].
150. По словам Искандара Мунши, три месяца спустя после навруза (наступил 2 раби' I 1025/20 марта 1616 г., см.: 308, II, с. 1113, примеч. 1; 321, с. 62) шах 'Аббас I покинул Кахети. Из Кахети он прибыл в Картли и несколько дней оставался в Тбилиси. Здесь шах «навел порядок в [местной] крепости и уладил дела Баграт-хана; [затем] снялся и выехал через Ахсатабад к летовьям Майданджука, а оттуда [в сторожу] озера Гукча» [367, II, с. 901; 215, с. 107; 308, II, с. 1116].